(фрагмент из книги армейских мемуаров "(Интро)миссия")
     До чего же чудный город, этот Минск! Февраль, а вместе с ним и зима близились к концу. В городе было светло от Солнца и холодно от мороза. Территория госпиталя, как и подобает главному медзаведению в республике, оказалась довольно большой. Намного больше, чем я предполагал. Есть, где разгуляться. Меня отвели в кардиологическое отделение, которое располагалось в самом новом и красивом из всех госпитальных корпусов. Солдат было мало, подавляющее большинство пациентов отделения составляли отставные офицеры, которые уже давно забыли, чем отличается эрекция от эякуляции. В отделении была всего одна палата для солдат, которая к моему приходу оказалась полностью забитой. Поселили меня к старым импотентам, которые как-то даже оживились, узнав о моем появлении. Я потихоньку начал обживать новое гнездышко.
     Уже спустя три часа после приезда я совершил свой первый моцион и обошел близлежащие госпитальные владения. Уже темнело, и я понял, что снять кого-то сегодня вряд ли удастся. К тому же пока я не знал, как следует здесь себя вести. Выяснение своих туманных перспектив относительно секса я оставил на следующий день.
     Я лежал в палате, уткнувшись взглядом в потолок, прорабатывая возможные завтрашние варианты при встрече с еще неведомым мне лечащим врачом, когда вошел не очень приятный молодой человек и пригласил меня в солдатскую палату. Немного подумав и пообещав себе ни с кем в этот вечер не заигрывать, я пошел. Открыв дверь солдатской палаты, я обнаружил, что там собралась чуть ли не вся молодежь отделения. Я просто обалдел, когда узнал, что эта сходка была затеяна исключительно ради меня. Выглядел я не очень свежо, поэтому мое появление не вызвало ожидаемого мной интереса. Самый старший (по внешнему виду) участливо стал расспрашивать, откуда я приехал, где и сколько служу. Так как сей субъект не вызывал у меня никакого либидо, я отвечал с неохотой, чем несколько вывел его из себя. Видимо, у себя на службе он был небольшим начальником и привык к тому, что его все боялись или хотя бы слушались. Когда импровизированное интервью закончилось, он вдруг совершенно неожиданно предложил мне сделать несколько физических упражнений. Я не особый любитель подобной физкультуры, да еще на ночь глядя. Поэтому я вежливо отказал ему, искренне ничего не понимая и не отдавая себе отчет в том, что своим отказом нарушил негласные законы, сложившиеся в армии. Остальные были явно заинтригованы. Как это так, молоко- или еще какой нибудь "сос" ослушался старослужащего! Этот самый старшина аж посинел от злости. Ничего не подозревая, я пропустил его удар, который пришелся в район левого глаза. Потеряв равновесие, я шлепнулся на пол между кроватями. Один из сидевших на постели принялся бить меня ногой в область почек и паха. Испугавшись, что после этой тусовки я могу остаться импотентом, я привстал и кое-как добрался до стола, на котором стоял графин с водой. Нащупав его рукой и собрав остатки сил, я ударил им о стену. Графин разбился, усеяв осколками пол в большом радиусе вокруг меня. В руке остался лишь небольшой, зато очень острый осколок. Развернув его в сторону старшины и взяв в другую руку табуретку, я приготовился отражать новую атаку моих свежеиспеченных противников. Они застыли в недоумении и ожидании, обдумывая план дальнейших действий. Поняв, что в лобовую атаку идти опасно, они предприняли обходной маневр. Кто-то сбоку с силой опустил мне на голову нечто тяжелое, и мое сознание растворилось в темноте...
     Когда мою голову подставили под струю холодной воды, я понял, что по-прежнему нахожусь на этом свете, а значит, в армии. Один из старослужащих и завсегдатаев госпиталя, уже знавший в такого рода делах все или почти все, тщательно промыл кровоподтеки и предложил помочь добраться до его кровати. Мне объяснили, что пока не стоит возвращаться в свою палату, так как старые импотенты быстро просекут следы вандализма на моей башке и доложат начальнику отделения. Обняв своего помощника, я на одной ноге доковылял до его койки, успев при этом отметить, что тело у него довольно упругое. Поблагодарив своего хелпера и посчитав его самым близким человеком из присутствовавших (тело-то упругое), я спросил, как его зовут. Он представился Аликом. В это время вся толпа отправилась в туалет на перекур. Мелкими порциями и короткими перебежками, боясь разбудить сварливую и стучащую на всех медсестру. Мы остались с Аликом вдвоем. Он стал расхваливать мою дерзость, отметил, что это первый подобный казус в практике местных завсегдатаев. Обычно новенькие беспрекословно слушались более опытных больных солдат и в конце концов становились их рабами, безмолвными исполнителями тупых приказов. Самое интересное, что они не могли пожаловаться никому, так как заранее знали, что местное начальство негласно поощряет старослужащих, которые помогают поддерживать в отделении порядок. Алик пообещал, что вторая часть тусовки будет гораздо интереснее.
     Постепенно возвращались участники ночного спектакля. Старшина принес бутылку водки, потом появилась еще одна, потом - еще две. Открыв первую, Алик налил почти полный стакан и подошел ко мне. "Не обижайся, браток, ты молодцом. Пей!",- мягко обратился он, глядя мне в глаза. Остальные немного опешили, но против решения Главного ничего сказать не решились. Это уже было против правил игры, в которую они привыкли играть. А с другой стороны - по правилам. Потому, что так решил Главный. Посчитав водку за компенсацию всех видов ущерба, я опрокинул стакан в себя. Никогда за все свои 18 лет я не выглядел более сексапильно, чем в ту ночь. Наверняка, что-то возбуждающее было в моих заплывших глазах, но никто, к сожалению, этого не заметил.
     Возлияние подходило к концу. Когда обнаружили, что пить больше нечего, решили устроить концерт. Выяснив, что я остаюсь в качестве чуть ли не почетного зрителя, я попросил Алика помочь немного приподняться, чтобы было лучше видно. Взяв его за талию, я другой рукой как бы случайно провел по заповедным местам и ощутил, что там что-то откликается. Этот момент остался для Алика незамеченным. Он уже принялся обсуждать со старшиной, кто будет на этот раз стоять "на шухере". Выбрав для этой роли подходящего кандидата, старшина удалился и через минуту привел двух испуганных хлопцев. Озираясь по сторонам, они безмолвно готовились к чему-то страшному. Дверь закрылась на ножку табуретки, и концерт начался.
     Ребята нараспев продекламировали несколько армейских стишков, в которых воздавалась честь и хвала старослужащим. После каждой декламации один из хлопцев подходил к Алику, другой - к старшине и вместо аплодисментов получали по оплеухе. Алик возмущался отсутствием у ребят всякого намека на изысканность. По силе это выражение благодарности ничем не отличалось от удара в область моего глаза, поэтому я каждый раз морщился от несуществующей боли, представляя их ощущения. Запас стихов быстро истощился, и началась физическая тренировка. Хлопцев заставляли отжиматься от пола, ползать под кроватями и делать еще ряд упражнений, не поддающихся описанию. Наконец, силы участников шоу иссякли, они с опозданием реагировали на команды старшины, за что каждый раз подвергались телесному наказанию. Одного из них, хорошенько отколошматив, отпустили. Со слезами на глазах, десять раз пожелав старшине и пятнадцать раз Алику спокойной ночи, он удалился. Второго подозвал к себе Алик. Ударив изнеможденного парня по щеке, он заставил встать его на колени и открыть рот. Достав то, чем я час назад уже успел поинтересоваться, Алик отправил это самое по назначению под одобрительные возгласы зрителей: "Соси, пидар!" Я не мог смотреть на то, что всегда казалось мне таким будничным в собственной практике. Встать и уйти я не мог. Я просто закрыл глаза. Невозможно было видеть, как бедного парня по очереди насиловали в рот шесть или семь человек. Все, кому это было положено. Исходя из срока службы и согласно сложившемуся здесь обычаю. Алик, удовлетворенный, попросил меня подвинуться и прилег рядом. Я забылся.
     Уже забрезжил рассвет, когда я очнулся от шороха под боком. Алику не спалось, и он попытался завязать со мной разговор. На его вопрос, как мне все это понравилось, я шепотом (все уже спали) сказал, что все они скоты, и что у меня просто язык не повернется разговаривать с кем-либо из них. Алик рассказал, что наше отделение далеко не единственное в этом роде, в некоторых даже похуже будет. Такой же беспредел творится почти во всех отделениях госпиталя и в армии в целом. Потом он поведал мне о том, как начинал служить он, как над ним издевались "деды", заставляя стирать их нижнее белье. Теперь же, когда он прослужил почти два года, пришла пора отыгрываться на других, ничем не провинившихся ребятах. Мне было тошно его слушать, несмотря на грамотно построенную речь. Я был готов вцепиться ему в морду. Исполнить это желание я не мог из-за осознания своей полной беспомощности перед здоровым и сильным Аликом, к которому, несмотря ни на что, я испытывал необъяснимую симпатию. Я продолжал слушать его рассказы о жизни в отделении, где по идее должны были прежде всего лечить от сердечных недугов. Оказывается, те, кто действительно чем-то болел (здесь и далее я имею ввиду только солдат, исключая старых отставников), долго здесь не задерживался. Их быстренько отправляли на прежнее место службы. Полковник, начальник отделения, предлагал остаться лишь тем, в ком видел рабочую силу. Ребята выполняли роль санитаров, грузчиков, рабочих на кухне, складах и на дачах начальников. Только те, кто хорошо работал, имели право долго находиться в госпитале с фиктивными диагнозами. Оно и естественно: в Рабоче-крестьянской армии труд, разумеется, считался эффективнейшим из лекарств. Труд облагораживал человека и особняки местных шефов...
     Рассказав все это, Алик предупредил, что полковник обязательно будет говорить об этом со мной, так что я должен заранее подумать, что я могу делать, если, конечно, хочу задержаться. Вспомнив, что я давно не курил, я предложил Алику пойти в пустующую соседнюю палату.
     Открыв окно и прикурив от моей сигареты, Алик стал рассказывать о парне, которого насиловали. Он был робким и стеснительным деревенским пареньком, который исполнял в отделении роль рабочего на складе. Это была самая грязная, тяжелая и неблагодарная работа. Так же, как и меня, в первый день его вызвали в солдатскую палату, где он совсем растерялся и не стал отказываться выполнять любые требования старшины. В конце концов его сильно избили и пригрозили убить, если он не удовлетворит старшину. Бедный парень так испугался... На мой вопрос, а как Алик сам к этому относится, он сказал, что не видит ничего зазорного в том, чтобы кому-то дать в рот. Он и до армии практиковал это с пидарасами. Что-то взыграло у меня внутри, когда я вспомнил, что я и сам таковым являюсь.
     Долго еще мы сидели, глядя, как появляются первые блики солнца. У меня и в мыслях не было переубеждать Алика. Просто я высказывал свое мнение. Я предложил ему побывать на месте того парня, на что он сказал, что я забываюсь. И ответил мне таким же предложением. Я сделал, насколько это было возможно, из заплывших глаз округленные. Подумав, что я его не понял, Алик защебетал, что я ему сразу понравился, и что он хотел бы меня трахнуть. Живо сообразив, что мне не миновать участи общей игрушки, я покрутил пальцем у виска и пригрозил достать остатки графина. На этом наша дискуссия о роли педерастии в условиях нелегких армейских будней резко оборвалась. Я побрел в свою палату. Уснуть так и не удалось. Сердце рвалось на части. Не каждый же день поступают такие предложения от красивых парней!
     Через пару часов вокруг старперов засуетились медсестры, забегали врачи, и стало ясно, что в кардиологии наступило настоящее утро. Всех солдат попросили построиться, после чего появился полковник. Поздоровавшись, поинтересовался, что у нас новенького, и покосился, увы, на меня. Алик поспешил сказать, что ничего. Удовлетворенный начальник разрешил всем идти на работу, меня же попросил зайти.
     Предложив мне сесть, он решил померить давление и заодно начал расспрашивать о моих болячках. Еще утром, во время разговора с Аликом, я понял, что здесь мне не удастся предстать в роли самого больного и измученного службой. По наущению Алика я стал сыпать медицинскими терминами, пытаясь убедить полковника, что я смогу принести пользу в процедурном кабинете. Именно это и предложил мне полковник, пообещав взамен продержать меня как минимум три месяца. Пакт был заключен, и я отправился осваивать процедурное хозяйство. Единственное, чего я не понял - зачем нужно было измерять давление.
     Работа оказалась легкой и очень даже интересной. Мои функции заключались в том, чтобы убирать кабинет после всех процедур, разносить по лабораториям кровь и другие жидкости, в огромных количествах выделявшиеся у старых вояк. Да еще ассистировать медсестрам при уколах. Это-то и было самым приятным. Раз по тридцать в день я имел возможность созерцать разнообразные формы задниц, которые без особого удовольствия выставлялись на мое обозрение. А иногда и передниц. Особенно мне понравилась, как нетрудно догадаться, маленькая, круглая и упругая попка Алика, о чем я ему не замедлил как бы в шутку сказать. Зло глянув на меня, он пригрозил сделать из меня общего пидара и быстро ушел.
     На вечерние тусовки по мере возможности я старался не ходить. Даже несмотря на приглашения Алика. Судя по его рассказам (а он был единственным, с кем я часто общался), никаких позитивных изменений не происходило. Нельзя же назвать позитивным то, что мальчика начали насиловать не только в рот. Иногда у меня возникало желание побыть на его месте, но я сразу начинал укорять себя за грешные мысли. Частенько Алик просто так наведывался в процедурку, где мы подолгу болтали, после чего он снисходил даже до того, что помогал убираться. Полковник на одном из обходов сделал предположение, что отеки на моем лице, скорее всего, объясняются какими-то сердечными нарушениями (дальше шли несколько непонятных слов на латыни). Я ответил утвердительно, тем самым подтвердив, что принимаю правила страшной игры.
     Шло время. От монотонной жизни мне становилось не по себе. По вечерам я обходил окрестности, так ничего подходящего и не находя. Иногда меня сопровождал Алик. Мне было интересно с ним. Он был каждый вечер разным. Любил Достоевского. Я даже вслух предположил, что его любимый роман - "Идиот", за что получил легкий подзатыльник. Я бы никогда не назвал наши отношения дружбой. Я презирал и любил его одновременно. Даже не любил. Просто хотел, чтобы он меня вылюбил. Только подбирался к волнующей меня теме, а он уже разглагольствовал о высокой любви Маргариты из "Фауста". Какие уж тут низменные позывы!.. А потом, после сопливых воздыханий о высокой любви, он шел молотить очередных новичков. Назавтра все повторялось. За всю свою жизнь я не встречал человека, которого я не понимал настолько, насколько я не понимал Алика. И в то же время понимал его так, как никого до него.
     В этот вечер он был со мной, мы шли по заранее намеченному мной маршруту и говорили о влиянии погоды на потенцию. Он плакался мне, что весной, особенно в солнечные дни, ему бывает нестерпимо плохо от воздержания. Неделю назад мальчика, удовлетворявшего Алика, выписали. И, как назло, всю эту неделю стояли ясные весенние деньки. Неистово ревели кошки и их женихи, снег начинал таять. Нормальный конец нормального марта. Я позволил себе немного поиздеваться по поводу отсутствия у моего собеседника дырки для удовлетворения его низменных потребностей, на что Алик снова пригрозил поставить меня на место бедного парня. Я как бы в шутку сказал, что не прочь выполнить его обязанности, но только один на один. Глаза его тут же заблестели. Наверно, в них отразился последний луч заходящего солнца. Он остановился и с нежностью посмотрел на меня. Как мартовский кот. И я услышал то, что мне часто приходилось слышать дома. Одну-единственную фразу. "Я тебя хочу". "Аналогично",- весело ответил я и показал Алику ключи от процедурки. Поддавшись обоюдному желанию и боясь, что мы просто не успеем насладиться любовью до утра, мы бросились почти бежать в сторону нашего корпуса.
     Я бесшумно закрыл замок на двери и опустил шторы. В кабинете воцарился полумрак. Не знаю, сколько времени мы целовались, но когда на мгновение прервались, было уже совсем темно. Кровать, которая изо дня в день доставляла Алику столько неприятных ощущений, на сей раз принесла ему полный кайф. Мы уже давно разделись, но я не решался начать первым. В голове все-таки зудила мысль о том, что наша будущая тайна стараниями Алика может стать достоянием всех. В конце концов я отбросил эту мысль, полностью отдавшись судьбе, а заодно и Алику. Тело у него действительно было настолько упругим, что одно только это вводило меня в экстаз. Я прильнул к его груди и попытался вспомнить, как я питался восемнадцать лет назад. Алик немного отличался от кормящей матери, поэтому молока я не дождался. Зато очень быстро получил изрядную дозу чего-то, очень напоминавшего молоко, в другом месте. Это было просто сумасшествие, когда он начинал неистово хохотать при последних приливах оргазма. Я зажимал ему рот, боясь, что нас услышат и захотят присоединиться. Мне же было хорошо и так. Кусая мои ладони, он продолжал биться в конвульсиях. Его орудие не знало покоя, чему я не мог не нарадоваться. Особенное удовольствие он испытывал, когда я садился на его упругий конец и беспрестанно ерзал на нем до тех пор, пока Алик снова не начинал смеяться. Мне хотелось снова и снова удовлетворить этого деспота, который не так давно был мне просто омерзителен. После шестого взрыва смеха Алик изъявил желание поспать. Я предложил ему отдохнуть до утра прямо там, на процедурной койке. Особых возражений не последовало, и уже спустя мгновение мой кобель мирно посапывал. Когда стало уже совсем светло, я перевернул его на живот, и он почувствовал, что ему сделали самый болезненный в его жизни укол...
     Новый день начался для меня с утреннего минета. Воспользовавшись тем, что все старперы ушли на утренний променад, Алик незаметно проскользнул в мою палату. Он резко поднял меня и встряхнул так, что я сразу забыл, что мне снилось. Подведя меня к выходу и приставив ногу к двери, дабы избежать проникновения в палату чуждого элемента, он приспустил штаны. Славно потрудившийся ночью аспид вновь, как пионэр, отдавал "салют". Через пять минут снова раздался взрыв смеха, когда аспид устало проплевался мне глубоко в глотку. Умывшись, я пошел работать вместе с Аликом, который теперь неотступно следовал за мной.
     За время моего присутствия в кардиологии контингент пациентов неоднократно менялся. Теперь единоличным лидером был Алик. Не скрою, мне было приятно считать себя первой леди отделения. Не обращая внимания на продолжавшиеся массовые избиения вновь поступивших, полковник направо и налево раздавал приказы, направленные прежде всего на улучшение благосостояния его родного отделения. Но я не замечал этого ублюдка с тремя звездами. Моим богом был Алик. Он, кстати, сильно изменился после того, как первый раз побывал в процедурке ночью. По ночам он игнорировал тусовки в солдатской палате, передав бразды правления менее циничным товарищам. Он обнаглел до того, что запросто приходил в мою палату ночью и, раздевшись, прыгал ко мне в койку. Скрип кровати не мог разбудить моих соседей, которые, наверно, во сне переживали то, что творилось у нас наяву. Даже раздававшийся среди ночи раз по пять-шесть смех моего парня не пробуждал ветеранов Советской и еще Красной армии. Мне хотелось целовать его и всецело, без остатка, ему отдаваться. Еще было бы лучше, чтобы он вообще из меня не вылезал. Каждый час, каждую минуту мне необходимо было, чтобы рядом был ОН, такой циничный и жестокий со всеми и такой ласковый и милый со мной. Казалось, что в отношениях со мной он выплескивает всю нежность, не растраченную в общении с сопалатниками да и людьми вообще.
     Окутанный пеленой счастья, я не заметил, как земля освободилась от снега, а я - от последних следов экзекуции. Из тех ребят, которые были свидетелями моего "введения в свет", остался один Алик. Постепенно уезжали те, кто должен был уходить на дембель. Их заменяли в основном только что призванные ребята, которые раньше других почувствали почти что свободный госпитальный воздух. Молодежь была шустрая, и Алику приходилось прикладывать немало усилий, чтобы удержать власть в своих руках. Все реже он уделял внимание мне. Скорее всего, это было связано с приближением срока его дембеля, хотя другая причина наверняка таилась в том, что Алику была необходима свежая струя.
(с) 1990-1997