Американская мечта. Части 5,6.

Тщательно скрываемый секрет

После поездки домой мама начала выпивать. И впала в депрессию. Она это тщательно скрывала, но мы все равно, не сразу, но заметили. И папа против обыкновения не повел её сразу к психотерапевту, а предпочел сделать вид, что все в норме. Внешне все было как обычно, но иногда, сначала редко, потом чаще, мама бывала как будто не в себе. И всегда после приездов к нам Ли, который навещал нас теперь чаще и всегда оставался ночевать. При нем я боялась подслушивать и подсматривать за родителями, помня собственный крымский провал, но неожиданно он сделал нашу тайну общей. Я старалась держаться от него подальше и не допустить очередной провокации, но он взял инициативу в свои руки.

Как-то ночью, выманив меня из комнаты под предлогом показать что-то интересное в сети, он не дал мне набросить на себя одежду и в пижаме потащил по коридору к спальне родителей. Теперь я пыталась сопротивляться, но кричать не могла, и он, приподняв меня, донес до двери. Она уже была приоткрыта, и оттуда раздавались знакомые звуки. Опять, как тогда, он прижал меня к щели и, облапав всю, принялся знакомо тереться о мою спину и попку. Непонятное оцепенение охватило меня, я вновь не могла двинуться с места, но не от страха и неожиданности (ничего нового ведь не произошло), а от незнакомого мне чувства тайной опасности и прилива адреналина. И от мысли о совместном секрете, связавшем нас.

Нет, мне вовсе не были приятны манипуляции брата с моим телом, никакого удовольствия; непонятное возбуждение от ощущения собственной сопричастности к запретному щекотало мне нервы и не только их! Каким креативным был в этот раз папочка: сидел на мамином пуфике возле туалетного столика, и мамина головка ритмично двигалась между его расставленных ног. Легко подняв маму, усадил её на столик и, устроившись между её раскинутых ног, плавно закачался навстречу ей. Мамины руки дрогнули на его плечах.

Притащив меня в мою спальную (Ли хотел в свою, но чувство самосохранения придало мне сил для отпора), брат почти в точности повторил свои крымские действия. Вытерпев его слюнявые поцелуи и почти успокоившись, я спросила, зачем ему мои фото в телефоне. - Эти? - переспросил он, показав экран.

Вид на фото у меня был довольно жалкий, но изображение - четким. Пояснил, что пока размышляет, как использовать эти забавные снимки, может разместит в сети, может пошлет моим знакомым, он в раздумье... - Тебе что-то нужно от меня? - я. - Только немного сестринской любви, - Ли. - Зачем ты подсматриваешь за родителями? - я. - Ты, наверное, ошиблась, сестрёнка! Этим занимаешься как раз ты. - Да нет же! Я... я... - ответа я не придумала. – Может, продолжим там, - брат кивнул на кровать, но взглянув на моё решительное лицо, засмеялся и произнес, что его маленькая сестренка не готова пока к взрослым играм и что он подождет, пока она перестанет бояться. - Ты ещё сама будешь просить... - сладко произнес он и, предупредив, что станет заходить за мной ночами посмотреть "кино", ушел. Тогда мне вновь почудилось, что, миновав свою дверь, он проследовал к родительской, но страх помешал мне проследить за ним.

Теперь я ненавидела и его, и себя, когда будто зомбированная, шла с ним за руку по коридору и застывала у заботливо приоткрытой (я даже не задумалась - кем приоткрытой) двери. Отказаться идти и послать его я боялась, боялась своего разоблачения, папы и особенно маминого неудовольстия: ей в последнее время становилось все хуже, даже в полуприкрытую дверь было заметно, что она с трудом терпит отчима. Теперь и я узнала, что такое терпение и притворство, когда раз за разом приставания брата становились все смелее, его руки - все настойчивее.

Он давно добрался до моих сосков, мои груди были в синяках от его сдавливания, мокрые шорты приходилось менять всякий раз после успешного пребывания там его пальцев. За закрытой дверью моей спальной, возбужденная его руками и зрелищем страстного чужого секса, по инерции и негласному взаимному уговору, я терпела недолго, но опомнившись, начинала молчаливую борьбу.

По тем же негласным правилам братец не сразу, но уступал и, отпустив очередную колкость или угрозу (я их считала пустыми и перестала бояться - зря!), уходил. Не всегда к себе, я все же подсмотрела, в сторону родительской спальной, но там были ещё комнаты, так что я могла и ошибаться. Утром мама нервничала и старалась ни с кем из нас не встречаться взглядами. И все же наблюдаемые между родителями сцены самого горячего секса магически действовали на меня, заставляя вновь и вновь занимать пост в темном коридоре и трепетать в похотливых тисках озабоченного братца. Меня с непреодолимой силой влекло к тайнам плотской любви; знала бы я тогда, как быстро они раскроются передо мной своей самой темной стороной!

Все очень плохо

Почти через год после памятной поездки мамино состояние стало так плохо, что его стало трудно скрывать: происходили громкие скандалы родителей, и мама срывалась даже на меня. Папа положил её в хорошую клинику и навещал, раз взял и меня. Мама неплохо выглядела, лучше, чем дома, но домой не просилась. Меня успокаивала, как могла, прося хорошо учиться и слушаться папу.

Папа терпеливо объяснил мне в ответ на мои вопросы, что мама заболела из-за поездки на родину, потрясенная резким контрастом образа жизни там и здесь. Безусловно, в эту ерунду я не поверила. Когда мама вышла из больницы, несколько дней все было как будто ничего; папа обращался с ней с подчеркнутой осторожностью и лаской. Позже и у двери подслушивать было необязательно: приехал Ли, ночью мама громко рыдала, хлопала дверь спальной, что-то говорил отчим. Брат проследовал в свою комнату, хлопнув дверью. Замерев у своей запертой (на всякий случай) двери, я тщетно пыталась понять, что происходит, но поняла одно - маме опять нехорошо. Утром она не вышла к завтраку, отчим фальшиво демонстрировал полное спокойствие, Ли нагло разглядывал меня и пялился в телефон.

Обеспокоенная, я ушла в школу. Туда к окончанию уроков за мной заехала мама и, почти ничего не объясняя, усадила в машину и увезла в соседний близлежащий городок. Там, к моему ужасу, мы вошли в трейлер, стоящий на краю города среди таких же неопрятных вагончиков, и мама объявила, что она ушла от мистера Эштона и мы теперь будем здесь жить. Говорила она это не очень уверенно и вела себя странно, как пьяная (возможно, так оно и было). Сказать, что я испытала шок - ничего не сказать!

Я почти понимала маму и жалела, что её американская мечта опять, как и в России, разбилась. Но ещё больше я жалела себя, себя, враз лишившейся супркомфортного существования и внезапно оказавшейся на дне жизни. Я задавала маме десятки вопросов о причинах её бегства, о нашем будущем; она же только твердила, что вместе мы справимся и никто теперь не будет нас ни к чему принуждать. Я с сомнением слушала её, боясь выйти из трейлера к новым соседям, так не похожим на наших благополучных прежних.

Никакой сказки со счастливым концом не получилось, и не должно было. Уже вечером за нами приехал мистер Эштон с полицейскими и адвокатом. Выставив меня за дверь, они долго говорили с мамой, я слышала немного: многократное "тюрьма... полиция... похищение… суд... по законам штата... ты не имеешь права... алкоголичка... психиатрическая клиника..." Потом все вышли и родители говорили со мной: мама плакала, отчим был взволнован. Он убедительно поведал мне, что у них с мамой разногласия и она совершила ошибку. Мама теперь подумает над своим проступком и какое-то время будет жить отдельно от нас, здесь. Он не сомневается, что мама одумается и вернется, зная, как он любит её (мама горько усмехнулась).

Что же касается меня, то здесь все однозначно и без вариантов: я останусь жить с папой, т. к. он имеет на меня, несовершеннолетнюю, все права. Любой суд (он веско посмотрел на маму) поддержит его, а не сторонницу киднепинга. Сейчас мы с ним должны спокойно, без истерик и сложностей, уехать домой, завтра рабочий и учебный день. Он уверен, что мама с пониманием отнесется к сложной ситуации, которую сама же спровоцировала. Обнимая маму, я твердила, что если она скажет лишь одно слово, то я останусь, и никто не сможет помешать мне. Успокоившаяся и взявшая себя в руки, мама подтвердила правоту папы и заверила меня, что с ним мне будет лучше. И велела скорее ехать, пока она вновь не заплакала. Расцепив наши объятия, отчим усадил меня, безутешную, в машину и вернул в привычный мир.

16-летие я отпраздновала отдельно с папой и отдельно с мамой (конечно же, мы виделись, но редко). Мама навещала меня пару раз в месяц, гуляя со мной по улице, никогда не заходя в дом. С папой они вели себя как посторонние - чересчур вежливо. А увидев Ли, она делала вид, что не замечала его, он так же (тогда мне это было странно). Впервые за 4 года в Штатах мама устроилась на работу в городской госпиталь, и посещала собрания анонимных алкоголиков, и бесплатного психиатра.

И уверяла меня, что её жизнь наладится, и просила не волноваться за неё. На мой неуверенный вопрос, возможно ли примирение с папой, она отрицательно покачала головой и чуть не заплакала. Да ведь я знала ответ! Тогда же мы договорились, что, окончив школу через 2 года, если захочу, я стану жить с ней. Наших совместных доходов (в случае, если я найду подработку) должно хватить, чтоб снять квартирку и выбраться из нищего трейлера. И я жила с этой верой в знакомом, прежнем, ставшем моим мире. И жила неплохо. Отчим заботился обо мне, никак не вымещая на мне обиду на маму.