Поронайское аллегро: 6 - Соблазнительная книжка.

6. Соблазнительная книжица.

Сон в кресле парикмахера.

- С вами ничего не случилось? — спрашивает, едва войдя в его рабочую комнату и посмотрев на него, Мурченкова.

- Нет. А что?

- Уж больно выглядите вы необычно.

- Не пришлось почти поспать… Только под утро прикорнул малость… Видите, даже побриться не успел…

- Так, может быть, не стоит обременять вас ещё и вечером лишними заботами? Забудем о нашей договорённости, идите после работы к себе и отдыхайте…

- Боюсь, что не получиться… Куда деться от мыслей, навеянных нашей вчерашней встречей? Так что лучше будет, если мы её продолжим сегодня… Вы, надеюсь, не изменили своего мнения на сей счёт?

- Нет, хотя сомнения и появились… Я тоже неважно провела ночь, много думала о разных вещах…

- В том числе и обо мне?

- В том числе и о вас! И не могу сказать, что моё отношение к вам осталось прежним…

- Вот и поговорим об этом!

- Ну что ж, поговорим… Но хочу внести некоторую поправку в нашу договорённость: не надо меня провожать после работы… Не хочу, чтобы нас видели вместе. Приходите попозже и, чтобы не светиться на улице в ожидании, пока я вам открою дверь, заходите без стука, она будет открыта…

- Сколько вы мне даёте времени?

- Можете не торопиться… Я найду чем заняться…

- А когда вы укладываете спать Свету?

- Когда как, но обычно часов в девять… А что?

- Вот я после девяти и приду. Хорошо?

- Приходите. А теперь, простите, мне надо бежать. Дела ждут…

Мурченкова уходит, а Женя отправляется к главному технологу и под благовидным предлогом отпрашивается у него на весь оставшийся день.

В гостинице, куда он сразу же направился, чтобы как следует помыться, побриться и лечь поспать, его ждала ещё одна неприятная новость. Едва он появляется там, как хозяйка, одновременно исполняющая обязанности заведующей, кастелянши, буфетчицы и уборщицы, с загадочным видом рассказывает ему:

- Вышла я тут как-то, несколько дней тому назад, на крыльцо вытрясать коврик, вижу — стоит мужчина неподалёку, на меня смотрит. Вышла с другим ковриком, он стоит, переминается, ноги в сапогах. Вышла ещё через какое-то время, а он всё там. Спрашиваю, кого, может, ждёт. Помялся, помялся и отвечает, что Яшина. Я отвечаю, что вас уже нет, ушли. Тогда он подошёл ко мне, показал удостоверение КГБ, а затем попросил разрешения пройти в вашу комнату и оставить его там на некоторое время одного. Что он там делал, не знаю… Уходя, сказал, чтобы я никому о его посещении не говорила. Но мне кажется, что вы должны знать об этом. Посмотрите, всё ли из ваших вещей на месте.

Женя вытаскивает маленький фибровый чемоданчик из-под кровати, открывает его и убеждается, что там действительно кое-чего нет, прежде всего дневника и рукописного экземпляра поэмы «Три девы» … Ну как тут не расстроиться! В дневнике они навряд ли найдут что-нибудь для них интересного. Стихи же неприличного содержания с удовольствием не только прочтут, но и пришьют к делу: вот, мол, какой морально разложившийся тип, от такого можно чего угодно ждать… А из Москвы в Южный могли тем временем могли прислать и другие сведения…

Мурченков уже, поди, знакомится с моим выговором от комсомола за драку с кровью в стенах института, хотя не я дрался, а меня били (но формулировка железная: «за аморальное поведение») и с закрытым, не переданным в суд, но наверняка продолжающим храниться в архиве деле о «коллективке» на армейских сборах, инициатором коей особисты почему-то считали его, Яшина… И если это так, то тут не до визитов к его супруге, не до бесед с нею, даже если они и имеют душеспасительный характер… Хотя, как сказать… Она, кажется, не равнодушна к моей особе… Но насколько далеко мне позволено будет зайти в ухаживании за нею? Авансы кое-какие, между прочим, уже выданы… Неужто ими и ограничимся? Нет, без разведки боем тут не обойтись… Последует решительный отпор, — что ж, ограничимся выслушиванием нотаций и обменом информации. Ведь, судя по тому, что она с мужем говорили вчера на вокзале, ей действительно есть что сказать мне… Так что, вперёд, к новым приключениям!

Укрепившись в этом намерении, Женя встаёт с койки и идёт приводить себя в порядок. Совершив под рукомойником омовение, побрившись и сделав тщательный лицевой массаж, он возвращается к себе в комнату, одевается и выходит на улицу. Времени у него ещё очень много, так что можно не торопиться. Мысли крутятся вокруг одного: с чего начнётся встреча? С того, чем закончилась вчера, то есть с поцелуя? Но вдруг не позволит, воспротивится? Что придумать для облегчения новых попыток? А, может, вообще ничего не предпринимать? Придти, сесть и превратиться во внимательного слушателя, наблюдая в то же время, как она себя станет вести, какие сигналы будут исходить от неё…

Вот и дом Мурченковых. Оглянувшись и не увидев никого на улице, Женя сворачивает к калитке, открывает её и поднимается на крыльцо. Но входная дверь, когда он потянул её на себя за ручку, не поддалась, — вопреки обещанию, она, видимо, оказалась на запоре. Пришлось звонить. Когда щёлкнул замок и дверь открылась, в её проёме он видит хозяйку — в распахнутом махровом халате, под которым виднелось полотно сорочки, с раскрасневшимся лицом и мокрыми волосами. Едва он перешагнул одной ногой порог, как она упёрлась руками ему в грудь и, не пуская дальше, почти шёпотом произнесла:

- Прошу меня простить, но я не рассчитала время и не успела помыть Свету. Погуляйте ещё с полчасика. Хорошо?

- Как прикажите, — соглашается он.

Но вместо того, чтобы повернуться и выйти, мягко обхватывает её за плечи, притягивает к себе и целует в губы. От неожиданности Мурченкова ничего не может ни сказать, ни сделать, но лишь только одна из его рук соскальзывает с её плеча на едва прикрытую грудь, как она вырывается из его объятий и делает шаг назад, запахивает халат и подпоясывается. В потемневших глазах ему видится уже прилив гнева.

- Татьяна Фёдоровна! — восклицает Женя. — Я не хотел вас обидеть!

Испуганно оглянувшись куда-то назад, она прижимает указательный палец к губам и так же молча делает ему отмашку ладонью.

- Мамочка, кто там? — раздаётся детский голосок.

- Я сейчас, Светик, — отвечает хозяйка, делая одновременно ещё один знак отмашки гостю, — не вылезай только, миленькая, распаренной из ванной, подожди, пока я тебя не оботру хорошенько полотенцем.

Женя, несколько раз кивнув головой, поворачивается и оказывается на улице. И опять, меряя шагами мостовую, старается угадать, как следует всё это понимать и чем может закончиться отложенное на полчаса свидание.

Когда приходит время возвращаться, он, покрутившись ещё на всякий случай по окрестным улицам и переулкам, снова поднимается на крыльцо. На сей раз дверь не заперта изнутри, и, тихонько открыв её, Женя оказывается в прихожей. К нему навстречу из гостиной выходит хозяйка.

- Снимайте плащ, шляпу, вешайте их и проходите, — говорит она.

Одета она в плотное шерстяное платье ядовито зелёного цвета с длинными рукавами и высоким воротником. На шее — тяжёлые янтарные бусы, на запястьях — браслеты, на одном из пальцев — золотое кольцо с алмазом, в ушах — изумрудные серьги.

- Присаживайтесь и давайте поужинаем. Можете налить себе, что пожелаете.

Тон у неё абсолютно нейтральный, никаких оттенков теплоты в нём не слышится. Но для чего тогда она так выпендрелась, постаравшись накрыть столь обильный стол и напялив на себя драгоценности и платье, хотя и очень далёкое от какой бы то ни было моды, но судя по всему очень дорогое? Не для того же только, чтобы прочесть лекцию о том, как положено себя вести примерному советскому гражданину? Хочет произвести дополнительное впечатление?

- Что будем пить?

- Даже не знаю… Что хотите…

- А вы?

- Затрудняюсь с ответом… Какое вино мы вчера пробовали? Мне, признаться, оно очень понравилось.

- Вермут.

- Что это значит, вы знаете?

- Горькая полынь, потому что на ней настаивается. Но есть у этого названия ещё один перевод…

- Какой?

- «Вер» по-немецки «кто», а «мут» — «смелость», так что вместе оба этих слова могут означать «кто осмелиться?»

- Интересно…

- Ну что ж, осмелимся?

Чокнулись и пригубили бокалы.

- Вкусно. Но не слишком ли крепко?

- Нет, крепким он кажется потому, что горчит. Полынь, всё-таки.

- А мне кажется, что я сильно вчера от него захмелела.

- Для того и пьём, дорогая Татьяна Фёдоровна. Обостряется восприятие, улучшается самочувствие. Так что, если не возражаете, продолжим…

- Продолжим… Но только, прошу вас, без всяких там последующих смелых шагов… Ладно?

- Ну вот, только я подумал о том, как бы возобновить те приятности, что вчера, да и сегодня час назад были, едва начавшись, прерваны, как мне говорят: не сметь!

- Давайте поговорим о чём-нибудь другом…

- О чём другом за таким прекрасным столом и с такой прелестной дамой можно говорить?

- Ну вот, началось… Мне до сих пор казалось, что вы прекрасный инженер и добрый, отзывчивый человек. Но вы, оказывается, ещё и опасный соблазнитель…

- Соблазнитель? Да ещё опасный? В чём же видите для себя опасность?

- Пока, слава богу, нет. Но вы-то находитесь действительно в опасном положении, а ведёте себя легкомысленно…

- Ах да… Я, наверно, сродни тому русскому мужику, про которого говорят: пока гром не грянет, он не перекрестится. Или уже гром грянул, а я настолько оглох, что ничего не слышу?

- Вы напрасно иронизируете. Дело, насколько мне представляется, действительно серьёзное…

- Что ж, поговорим об этом самом серьёзном деле… Хотел бы задать вам один нескромный вопрос…

- О деле?

- Да.

- Задавайте.

- Видите ли… Смелости не хватает… Можно ещё налить и отпить для смелости…

- Бога ради, не ограничивайте себя…

- И вы тоже, ибо думаю, вам тоже не помешает для того, чтобы посметь сказать мне правду, о которой я буду спрашивать…

- Вот как? Ну что ж, посмотрим, о какой такой правде речь идёт. Если знаю, скрывать от вас не стану.

- Дневники мои ваш муж читал? — спрашивает Борис.

- Читал, но не нашёл в них ничего интересного для себя.

- Ещё бы, я делал в нём записи только событий, не давая им никакой оценки. Хотя иной раз так и подмывало поделиться с бумагой своими сокровенными мыслями.

- Да вы, я смотрю и не такой уж безоглядно безрассудный. И правильно: делиться сокровенным ни с бумагой, ни с друзьями не следует. Не раз приходилось видеть, как Толя возмущается после чтения доносов, написанных самыми близкими. Не свидетельских показаний на допросе, а именно добровольных доносов от людей, которых никто за язык не тянул…

- У меня пропал не только дневник, но и ещё кое-что…

- Вы имеете в виду эти срамные стишки?.. И как вам только не стыдно было писать такое?

- Вы их читали?

- Да, представьте, сегодня ночью, не в силах сомкнуть глаза и, зная, что ваш дневник лежит не в сейфе у Толи, а дома, решила ознакомиться с ним, но в ящике письменного стола обнаружила это ваше «ещё кое-что». Так как почерк был тот же, то есть ваш, я имела неосторожность взглянуть на то, что там написано… И вы знаете, возмущению моему не было предела… Просто слов нет, чтобы… Ну, такая пакость!.. И как только в голову могла придти мысль о таких вещах? Не думала, что вы на это способны…

- На что, простите, способен?

- Сочинять такой позор… Порнография!…

- Позвольте вначале уточнить, а потом и попробовать вас в чём-то переубедить…

- Переубедить? Никогда вам этого не удастся!

- Пусть так, пока отложим этот спор. Я просто хочу признаться, что не сочинял эту милую, на мой взгляд, безделушку. Один известный в узком кругу джазистов музыкант дал мне её до утра в обмен на роман Андрея Белого «Петербург». Вы слышали что-нибудь об этой книжке? Нет? Это роман, написанный крупнейшим художником и теоретиком символизма, другом Блока. Его тема — общество накануне неминуемой катастрофы, а главные герои — сенатор, возглавляющий некое учреждение, наподобие того, в котором работает ваш супруг, и неуловимый революционер, не догадывающийся, что он находится в руках охранников, достойных предшественников наших чекистов. А «Три девицы» были напечатаны почти одновременно с «Петербургом», во времена свободы, о которой нам, наверно, можно только мечтать. Они вышли в виде брошюрки в мягкой обложке, и на ней стояли выходные данные: «Варшава, издательство «Ренессанс» ». Польша тогда, как известно, находилась в составе Российской империи… И хотя за распространение порнографии тогда,как и сейчас, преследовали, издательство благополучно выпускало подобную литературу целыми сериями: «Эротическая хрестоматия» или «Эротические рассказы Русского Приапа». Заметьте, эротические, а не порнографические!

- Какая разница?

- Существенная. Порнография описывает половой акт довольно примитивно, а порой и грубо. Знакомство с нею может вызвать желание только у людей примитивных, грубых. Эротика в этом отношении гораздо выше. Она не так откровенна, не чужда порою некоего флёра и воздействует на спинной мозг человека гораздо более опосредствованно и тонко. В этом её сила, а для тех, кто сталкивается с нею впервые, — и опасность быть совращённым, опасность впасть в сладостный грех… Уверен, что когда вы читали эти незатейливые стишки, то рассудком своим, вполне возможно, и возмущались, но чувства ваши, ощущения были совершенно другими. Готов спорить, что, если бы тогда рядом с вами находился мужчина, он смог бы легко воспользоваться той слабостью, которая, думаю, вами на какое-то время овладела. Не так ли?

- Откуда вы это взяли?

- Любопытство причиною тому. В толковом словаре Даля слово «любопытство» определяется как любовь допытываться, дознаваться всего без надобности и пользы.

- Ну, если так, то ваша эротика наверняка есть любопытство ненужное и бесполезное. А порою и вредное. Не даром говорят: любопытной Варваре нос оторвали.

- Вредным может быть только любопытство к государственным тайным. А что вредного в интересе к взаимоотношениям между мужчиной и женщиной?

- Да нездоровый это интерес!.. И бесполезный!..

- Вы так уверенно об этом говорите… А я готов, повторяю, поспорить с вами по этому поводу?

- Не вижу предмета для спора…

- Почему же? Предмет-то как раз имеется… Неужели вы боитесь проиграть и потому отказываетесь?

- Проиграть? Боюсь? Вы меня удивляете… Давайте прекратим этот разговор… Он мне не нравится…

- Слушаю и повинуюсь, дорогая наставница… О чём будем говорить?.. Или прервёмся и займёмся вещами более приземлёнными, но оттого не менее приятными?

- Что вы имеете в виду?

- То, что находится перед нашими глазами на столе, вино и фрукты, прежде всего… А вы о чём подумали, чего испугались, услышав это предложение?

- Я? Испугалась? Скажите тоже. Но предложение хорошее. Согласна. Хотя по-прежнему, не скрою, опасаюсь, как бы мне совсем не потерять голову… Вы всё-таки человек опасный…

- Так давайте выпьем за вас, которая имеет смелость подвергать себя опасности, общаясь с таким человеком, как я.

Опорожнив бокал, Татьяна Фёдоровна откидывается на спинку стула и смеётся.

- Да, я смелая женщина… Чего мне бояться? Того, что вы сейчас в третий раз попытаетесь обнять и поцеловать меня? И не думайте об этом! Признаюсь… (вот, всё же вино, видимо, на мне сказывается), что я испытываю к вам глубочайшие чувства признательности, вы очень добрый и отзывчивый человек. А теперь я ещё узнала, что вы необыкновенно занятный собеседник. Вы не можете не нравиться…

Женя берёт её за руку и пытается прижать к своей груди, но она вырывает её. Зрачки глаз опять темнеют, и она продолжает уже совсем серьёзно и даже сурово:

- Да нравитесь…Но я женщина замужняя, у меня дети…

- Дети? Я думал, что у вас только одна Света…

- Нет, на материке ещё один, он учится и живёт с моими родителями… Но я не об этом…Семья для меня всё!.. Вам понятно?

- Да как же не понять, дорогая Татьяна Фёдоровна! Но мне и в голову не могло придти противопоставлять себя вашей семье, хотя вы тоже мне очень нравитесь…

- И не забывайте ещё о разнице в годах между нами!..

- Бог ты мой! О чём вы говорите?

Он живо вскакивает со стула, кидается к ней и хватает её за руки.

- Нет у вас ни стыда, ни совести!.. Вот вам мой ответ!

И покрывает её страстными поцелуями. Она пробует увернуться от них, вырваться из его объятий, но этого у неё плохо получается. Мало того, одна из его ладоней оказывается у неё на груди и начинает мять её. Наконец, ей удаётся увернуться от его губ и произнести:

- Отпустите! Ну, Евгений Алексеевич! Мне же больно!

Не только не отпуская её, но и снова пытаясь приклеиться к её рту, он говорит:

- Татьяна Фёдоровна! Я лишь хочу доказать вам, что вы не правы, ссылаясь на разницу в годах. Любви все возрасты покорны…

- Не смешите меня!.. И не сердите!.. Уберите прочь руки!.. И не лезьте ко мне с поцелуями!.. Я говорю вполне серьёзно… Мы разбудим ребёнка…

- А вы не шумите!

- О боже! Он ещё диктует, как мне себя вести!

- А что мне остаётся делать, Татьяна Фёдоровна, дорогая?

Он по-прежнему стоит, наклонившись над нею, продолжающей сидеть на стуле. Одна его ладонь сжимает её грудь, а другая пытается поймать за подбородок яростно крутящуюся из стороны в сторону голову. Но так как это у него не получается, ему приходится переменить тактику. Отпустив её на секунду, Женя заходит за спинку стула, и не успевает она вскочить, как схваченная пропущенными подмышки руками вынуждена снова опуститься. Теперь уже обе её груди находятся в полной его власти, а мочка уха испытывает нетерпимо сладостную (уж ему —то это ведомо!) щекотку от прикосновения его губ, тело обмякает, и силы для сопротивления кончаются. Но от поцелуев в рот ей всё ещё удаётся уклоняться.

- Боже мой, ну что мне с вами делать, Евгений Алексеевич?

- А пока ничего, — тихонько говорит он, по-прежнему склоняясь к её уху. — Позвольте мне только засвидетельствовать вам, что и вы тоже не можете не нравиться.

- Это забавно слышать, — отвечает она, поворачивая к нему своё лицо. — И вдвойне забавно слышать это от молодого человека, который, может быть, годиться мне в…

Договорить ей не довелось, ибо уста её оказываются запечатанными поцелуем. Через какое-то время она разжимает губы, а затем и зубы, позволяя тем самым его языку соединиться с её языком. Но едва только она замечает, что его пальцы принимаются расстёгивать верх её платья, как, вцепившись в его кисти, с новой силой пытается вскочить и вырваться из его объятий.

- Что вы делаете?..

- Любопытствую, Татьяна Фёдоровна…

- Но вы же ставите меня в неловкое положение!.. Ясно, чего вам от меня надо… Но поймите, что мне это ни к чему!..

- Вы уверены?..

- Ещё бы!.. Вы смеете в этом сомневаться?..

- Увы, да!..

И, несколько раз быстро поцеловав её, продолжает:

- Вполне возможно, что рассудком своим вы искренне это отвергаете, но чувства ваши могут диктовать совершенно иное поведение.

- Ну, как же мне доказать вам, что это не так?

- Очень просто… Вернёмся к моему предложению поспорить на счёт того, какова сила эротики, подвергнув себя её испытанию.

- Спорить не буду. А в чём будет заключаться испытание?

- В чтении друг другу стихов из поэмы.

- Всего-то? Давайте! Готова даже поспорить… Только на что?

- На американку!

- Э, нет!

- Отчего же? Чего вы боитесь? Ведь если вы не выдержите испытания и я воспользуюсь вашей слабостью, то каких ещё требований от меня вам следует опасаться? Точно также и мне, потерпевшему поражение, будет уже всё равно, чего вы от меня захотите…

- Пожалуй, вы правы… А в чём конкретно будет заключаться испытание, в каких условиях проходить? И как мы будем судить о том, что кто-то выиграл, а кто-то проиграл?

- Давайте присядем к столу, нальём, выпьем слегка, закусим ещё немножко, а заодно и обсудим, что и как.

- Давайте! Только я пить больше не буду.

- Тогда не буду и я… Мы должны находиться в равных условиях… Но, если я окажусь в проигрыше, то надеюсь вы не станете возражать, если я с отчаяния упьюсь в стельку?

- Ну зачем же прямо так? Может, нам не стоит и затевать этот спор, раз вы уже сейчас говорите об отчаянии?

- Ни в коем случае!

- Ну тогда я, пожалуй, составлю вам компанию… Налейте и себе и мне малость… Итак, я слушаю ваши соображения…

- Мне кажется, что лучше всего чтение сделать взаимным, часть читаете вы, часть — я. Сидеть нам следует рядом, чтобы можно было следить глазами за текстом, читаемым партнёром.

- А ради чего?

- Ради взаимного контроля, дабы чтец, не дай бог, чего-нибудь не пропустил.

- Вы не верите мне?

- Доверяй, но проверяй!.. Так как чтение займёт не одну минуту, то неплохо было бы на это время расположиться не на стульях, а в мягких креслах… Я их тут вчера, вроде, видел. Куда они делись?

- Когда я прибиралась, то задвинула их в спальню… Вынести?

- В спальне, говорите? Давайте вынесем… А, может, будет лучше, если мы сами там расположимся, чтобы нас, не дай бог, не услышала Света? Ведь чтение это совсем не для детских ушей…

- Пожалуй… Ну, а как мы определим, кто выиграет?

- Очень просто: или я добьюсь своего, или вы устоите перед моими ласками…

- Какие ещё такие ласки? Мы же договаривались только о чтении и слушании…

- А как же иначе определить победителя? У вас по этому поводу есть какие-то другие соображения?

- Да, вроде бы нет, но как-то странно всё это…

- Чего странного-то, Татьяна Фёдоровна? Разве я вас уже не ласкал, разве не целовал?.. Но вы же устояли!.. И ваша задача — устоять ещё раз, несмотря на дополнительное раздражение, которое, несомненно, вызовет чтение… Ведь в чём суть нашего спора? Вы утверждаете, что это раздражение одного свойства, я же — что совершенно другого, прямо противоположного… Пусть практика нас и рассудит…

- Да, удалось вам уговорить меня пуститься на эту авантюру!.. Я же говорила, что вы опасный человек!.. Ну что ж, посмотрим, кто кого… Идёмте!..

- Книжицу возьмёте?

- Она там. Я же говорила вам, что ночью читала её.

Спальня оказывается довольно просторной комнатой с одежными шкафами по обе стороны от двери, широкой деревянной кроватью у одной стены, диваном у другой и туалетным столиком с зеркалом в простенке между окнами. Четыре кресла стоят посредине комнаты.

- Может, нам лучше будет расположиться на диване? — спрашивает, оглядываясь, Женя. — И торшер, наверно, туда стоит подвинуть от постели…

- Не будем менять условия… К тому же около дивана нет розетки для торшера. Не дотянется провод от него и к креслам. Пожалуйста, подвиньте два из них к нему. А верхний свет действительно можно выключить.

Не без тайной мысли он переставляет два кресла спинками вплотную к голове кровати, садиться на одно из них и включает торшерную лампу. Взглянув на часы, с удовлетворением замечает, что уже далеко за двенадцать… Хозяйка вынимает из ящичка туалетного столика тетрадку в коленкоровой обложке и, усаживаясь рядом, протягивает её ему:

- Начинайте!

- «В одной из провинций Российской земли три гордые девы красой расцвели…» Не помните, на начало какого стихотворения, которое нас в школе заставляли выучивать наизусть, напоминают эти строки?

- «В песчаных степях Аравийской степи три гордые пальмы высоко росли…» Лермонтов!

От радости узнавания Татьяна Фёдоровна внезапно смеётся и продолжает цитировать:

- «Родник между ними из почвы бесплодной журча пробивался волною холодной, хранимый, под сенью зелёных листов, от знойных лучей и летучих песков».

- Молодчина!.. А теперь вернёмся к нашим девам: «Отец их, чиновник, сухой и холодный, служил, собирая металл благородный, хранимый друзьями и силой чинов от разных и тайных, и явных врагов». Видите: не только ритм, но и рифмы совпадают!.. Каково продолжение у Лермонтова?

- «И многие годы неслышно прошли; но странник усталый из чуждой земли пылающей грудью ко влаге студеной ещё не склонялся над кущей зелёной, и стали уж сохнуть от знойных лучей роскошные листья и звонкий ручей».

- Ну, просто здорово! — прерывает он: «И многие годы неслышно прошли. Ни Кате, ни Оле, ни даже пред Таней гусары не делали пылких признаний»… Что там дальше у Михаила Юрьевича?

И нежно берёт её руку, покоящуюся на подлокотнике, в свою. Никак внешне не прореагировав на это прикосновение, она продолжает:

- «И стали три пальмы на бога роптать: «На то ль мы родились, чтоб здесь увядать? Без пользы в пустыне росли и цвели мы, колеблемы вихрем и зноем палимы, ничьей благосклонный не радуя взор?.. Не прав твой, о небо, святой приговор!» »

И замолкает, ожидая услышать другой вариант этого отрывка.

- «И грации стали на бога роптать: «Иль старыми девами нам умирать? В глуши, без мужей росли и цвели мы, влюблялись и жгучим желаньем томимы, мужчинам не радуя пламенный взор» ».

- «И только замолкли, — в дали голубой столбом уж крутился песок золотой, звонков раздавались нестройные звуки, пестрели коврами покрытые вьюки, и шёл, колыхаясь, как в море челнок, верблюд за верблюдом, взрывая песок. Мотаясь висели меж твёрдых горбов узорные полы походных шатров; их смуглые ручки порой подымали, и чёрные очи оттуда сверкали… И стан худощавый к луке наклоняя, араб горячил молодого коня».

- И у нас то же самое: «И только что лепет упрёков умолк, — вдали запылил кавалерии полк. Угольнички милых гусарских капор. Бряцание сабель, уздечек и шпор. И тучное тело, к луке преклоняя, ротмистр горячил молодого коня».

При слове «уздечек» его рука потянула её ладонь вверх, чтобы побряцать жемчужным ожерельем и затем застыть, слегка прижавшись к груди.

- Что теперь у вас?

- А у меня на бусах повисла рука… Ваша, между прочим… Не оборвёт нитку?

- Ручаюсь, что нет… Я имел в виду другое: что там с конём арабским?

- С арабским, спрашиваете… Сейчас вспомню…

Молча, но довольно упорно она пытается вернуть его руку на прежнее место. Частично это у неё получается. Но только частично — их сжатые кисти упали не на подлокотник от кресла, а к ней на бедро.

- Забыли?

- Нет!. «И конь на дыбы подымался порой, и прыгал, как барс, поражённый стрелой». А что было с вашим конём?

- Любопытно? И мой «на дыбы подымался порой». Но в отличие от вашего, «бесился, как муж, уязвлённый женой». Продолжайте!

- «И белой одежды красивые складки по плечам фариса вились в беспорядке; и с криком и свистом несясь по песку, бросал и ловил он копьё на скаку». А что значит слово «фарис»?

- Точно не знаю, но думаю, что не слишком ошибусь, если предположу, что это по-арабски «всадник», «наездник».

И чуточку подвигает сплетённые кисти поближе к её промежности. Она вырывает свою руку и снова кладёт её на подлокотник. Но его рука настигает её там и возвращает обратно.

- Пусть так. А что делал ваш ротмистр? Кстати, сначала тоже поясните мне это слово.

- С удовольствием. Значение его я знаю абсолютно точно: командир эскадрона, то есть сотни кавалеристов, капитан по-нашему. Так вот, пока «красивой одежды нарядные складки по плечам гусаров велись в беспорядке», он, «тихо кружа, свой полк обгонял и мимо себя эскадрон пропускал». Понятно?

И легонько пробежал пальцами по тыльной стороне её ладони, а потом по бедру, поле чего вернулся на исходную позицию.

- Понятно. Продолжу. «Вот к пальмам подходит шумя караван: В тени их весёлой раскинулся стан. Кувшины звуча налилися водою, и гордо кивая махровой главою, приветствуют пальмы нежданных гостей, и щедро поит их студёный ручей». А что у вас?

- Сейчас скажу. Но прежде хочу заметить, что эта стихотворная перекличка, как мне кажется, и вам доставляет некоторое удовольствие? Не правда ли?

Он поглаживает ей бедро и продолжает:

- Однако, две последних лермонтовских строфы насколько я помню, могут быть сравнимы только с эпилогом анонимной поэмы. Поэтому наш дальнейший диалог пойдёт уже в другом режиме. Берите у меня книжицу и читайте.

- Где? Вот здесь? Пожалуйста. «Вот к дому подъехал седой генерал, хозяин его на крыльце повстречал. Весь дом оживился, сияет огнями, и гости уж чинно сидят за столами. У Катеньки щёчки горят, словно жар, — нежданные речи ей шепчет гусар. Краснеет, горя, и вся Олечка-крошка, — сосед пожимает ей чудную ножку»… И вы туда же? Пользуетесь тем, что мои руки заняты? Читайте сами!

- Извольте! —соглашается Женя и, взяв у неё книжицу в одну руку, но оставив другую в прежней позиции, то есть на её бедре, возобновляет чтение: — «А Таню щекочет усатый ротмистр, в сражениях с женщиной смел он и быстр…»

- Это про вас, — комментирует Татьяна Фёдоровна.

- Жаль, что я не усатый, чтобы иметь возможность щекотать вас. Но продолжим: «Какие признанья и клятвы любви услышали милые девы мои! И как устоять и не дрогнуть сердечку, коль многие годы прошли возле печки…»

- А это про меня, — следует её новый комментарий.

- Раз про вас, читать надо вам, — делает вывод Женя и возвращает ей книжицу.

- Да? Ну что ж, давайте. «И как тут удержишь безумную страсть, когда уста жаждут его целовать…»

Уклоняясь от его ищущих губ, она протестует:

- Нет, нет! Это ваши уста жаждут, а не мои! Так что придётся вам продолжить чтение.

- Слушаюсь и повинуюсь! «Вот быстрым десертом окончен обед, и пьяны все гости от вин и побед. И подали им по привычке старинной сигары и кофе в турецкой гостиной. Хозяин же старый пошёл в кабинет, чтоб там довершить на диване обед». А, может, и нам переместиться на диван?

- Мне и тут удобно… Не отрывайтесь.

- «И многих прекрасный обед доконал: в гостиной сопел и мычал генерал… И вскоре весь старый помещичий дом окован был крепким и радостным сном…»

- Кстати, Евгений Алексеевич, а вам спать не пора?

- «И только корнета да нашу Катишь невольно прельстила вечерняя тишь. В саду предавалась любовным химерам и Оленька всласть со своим кавалером. А Таня была так любезно мила, что ротмистра в спальню к себе увела…». Видите, нашим героям не до сна. Мне тоже… А вам, надеюсь, тоже?

- Я обречена быть слушателем этого задуманного вами чтива.

- Зачем же слушателем? Нате, читайте сами!

- Давайте. На чём вы остановились?

- «Давайте вернёмся мы к милой Катишь: чем ты корнета, бедняжка прельстишь?»

- А кто такой корнет?

- Первый офицерский чин в лёгкой кавалерии.

- Лейтенант, значит?

- Вот именно.

- Да, приятно вспомнить, как я выходила за лейтенанта, как он за мной ухаживал…

- Есть возможность сравнить. Читайте.

- «Напрасны любовь и горячие ласки…»

- Так и у вас было? Или нет? Как там дальше? «Сама же дрожит вся от страсти»…

- Не угадали! Тут написано: «И вдруг её охватил непонятный испуг».

- Неужто?

- Всё так. «Тут бледность покрыла застенчивый лик и замер на губках пурпуровых крик; корнет прижимая хозяйскую дочку, успел расстегнуть у неё всю сорочку»… Э-э! Уберите руки!.. Вы же не корнет!

- А почему бы и нет? Моё воинское звание — лейтенант запаса. Но что он там ещё такого делал, о чём вы не хотите прочесть вслух? А-а! «И сладко целуя, развязывал он тесёмку у юбки и панталон»… Вон оно что! У вас вместо тесьмы на платье пояс… Любопытно, легко он поддаётся попыткам расстегнуть его? Легко!.. Тесёмку у юбки корнет развязывал для того, чтобы сверху просунуть руку под неё и добраться таким образом до тесёмки у панталон. А как мне туда проникнуть?.. Что если попробовать снизу?..

- Не смейте!.. Мы сейчас подерёмся…

- Ну, зачем же так? А то получиться, как у корнета с Катей: «Вдруг трах — поломилась скамейка, и вот под куст забросил их игривый Эрот… Закрылись лобзанием алые губки, откинулись с ножек уж нижние юбки, отброшено всё, что ни было на ней. Корнет же углубился в мрамор грудей…» Как же я ему завидую! Вот счастливчик!.. А Катя? «Она ослабела… И в карих глазах недевичья радость и девичий страх магнитом манили к блаженству и счастью; ведь знал же коварный Эрот, что в эту часть сада никто не зайдёт»… И к нам тоже… Кого нам опасаться, не знаете?

- Вас одного достаточно! Читайте, уж коли взялись…

- Я с удовольствием уступлю вам это занятие…

- Знаю… Чтобы освободить и другую руку!.. Но я вам такого удовольствия не доставлю…

- А жаль… Катишь, между тем, «разгорелась», а коса у неё расплелась…

- Вы мне тоже, кстати, все волосы растрепали…

- Но в отличии от нас, у них «развязки желанной приблизился час».

- Это у них, у нас же развязка будет иная. Читайте дальше.

- «В борьбе корнет действовал и нежно и смело — прижалось к нему распалённое тело. Влюблённый в святилище девы проник, и замерли оба в восторге на миг… Теперь уже Катя, всю прелесть узнав душистого ложа цветочков и трав, сама прижималась, дрожала всем телом с таким мастерством и кокетством умелым, вертелась под ним, извиваясь змеёй, сжигающей страсти горячей волной…»

- Ну, хватит, — прерывает его Татьяна Фёдоровна и выхватывает у него тетрадку, но, взглянув на то, что там написано дальше, читает сама: — «Однако довольно болтать о Катишь, иначе, читатель, себя уморишь: захочется так самому полежать и губы и грудь и… поласкать»…

- Стоп, стоп! Так нельзя! Какое слово вы пропустили?

- Я? Да за кого вы меня принимаете? Смотрите… Видите, тут многоточие!

- Да, странно… А как вы думаете, какое слово издатель не счёл возможным напечатать?

- Вы прекрасно догадываетесь… Но, надеюсь, слово это в присутствии дамы никогда не произносите. Не так ли?

- Вы правы. Продолжайте чтение.

- Тут и читать-то уже ничего не осталось, всего четыре строки: «Оставим же нежиться наших влюблённых, истомою сладкой и страстью пленённых. История эта длинна и сладка. И с нею проститься нам надо пока».

Татьяна Фёдоровна наклоняется над Женей и, торжествующе улыбаясь, спрашивает:

- Ну, как? Выдерживаю я испытание?

- Первый раунд за вами, — соглашается он и, взяв ладонью её за подбородок, целует.

Но едва пальцы его проникают за расстёгнутый ворот её платья, как следует окрик, она поднимается с кресла, берёт Женю за руку и поднимает его:

- Давайте малость передохнём. Не желаете ли пойти перекусить?

- А что ещё остаётся бедному воздыхателю? Пойдёмте.

В гостиной он разливает по бокалам вино и предлагает чокнуться.

- Спаиваете? — говорит она, но от бокала не отказывается. — За что будем пить?

- За нас с вами! Чтоб нам было хорошо.

Он делает несколько глотков, ставит бокал на скатерть, берётся за вилку и начинает ею подцеплять с тарелочки лососевый балык и морскую капусту.

- А вам что, не очень хорошо сейчас? И что-то руки, кажется, дрожат…

Она стоит по другую сторону стола и внимательно смотрит на него.

- Не только руки. Меня всего малость трясёт…

- Отчего? Замёрзли? В доме, вроде бы, не холодно…

- В доме нет, а вы холодны, словно снежная королева…

- А вы чего хотели? Чтобы я растаяла, словно влюблённая Снегурочка? Мне надо держать себя в руках, то есть в нормах приличия… Понятно, бедный воздыхатель?

- Понятно… Идём продолжать чтиво?

- Идём…

Они возвращаются в спальню и усаживаются в кресла. Женя берёт рукопись и возобновляет чтение:

- «Давно бы нам с Оленькой встретиться надо: уж, видно, плутовка, забралась в глубь сада, в беседку над Волгой. Пойдём же туда… Да, правда, шалунья уж там, господа, давно с кавалером забралась сюда… Солнце спускалось всё ниже и ниже, они же садились всё ближе и ближе. Последний уж луч на лазури погас, и лёгкая дымка росы поднялась…» Теперь ваша очередь.

- Пожалуйста. «Напрасно красавица жалась к нему, — все жалобы пусты на холод и тьму. Целуя ладошки, горячие ручки, смотрел он на небо, на милые тучки…» Вот мне бы сейчас такого кавалера… Без этих шаловливых ручек… Займите их чем-нибудь другим… Вот, возвращаю вам ваши стихи…

- «Совсем не такого хотелось бы ей в тиши ароматных июльских ночей. Неясным желаньем томилась душа: она ж молода, да притом хороша! Ах, этот глупышка! И пылкая Оля, пурпурные губы кусает до боли: «О, жалкий святоша, дитя, идиот!..» Но тут прилетел на помощь Эрот… Плутовка ведь знала с шестнадцати лет, что толку в безусых особого нет. Недаром она подсмотрела однажды (кто знает, а может быть, даже и дважды), как в этой беседке, у этой скамьи, прислуга амуры творила свои, как кучер кухарку любовно ласкал, ей в очи глядел и в уста целовал, как крепко обняв её девичий стан, Сергей подымал голубой сарафан, о чём-то просил он под пение пташек, чего-то искал между беленьких ляжек. Она защищалась: «Серёжа, ведь грех!..» Потом поцелуи и сдержанный смех. И слушала Оля их речи украдкой, истомой полна непонятной и сладкой, боясь от влюблённых глаза отвести, дыханье в своей затаивши груди». Вот так-то… Любопытно: а вам в ваши шестнадцать лет приходилось быть свидетелем подобных сцен?

- Видеть нет, но слышать какую-то возню в постели по соседству между отцом и матерью приходилось…

- Она вас возбуждала?

- Как вам сказать?.. Эти стихи, признаюсь, возбуждают меня больше… Давайте, я продолжу их чтение. На чём вы остановились? Ага… « «Я буду царицей, ты, милый, пажом, — сказала она, оглянувшись кругом. — Мне много не надо, будь, милый, послушен. Шубейку свою в уголке постели, чтобы вдвоём там улечься могли. Вот так, хорошо… А теперь помоги стянуть мне противные эти чулки» »…

Женя осторожно приподнимает подол её платья и скользит ладонью по чулку к коленкам и выше. Татьяна Фёдоровна никак не реагирует на этот выпад и продолжает читать:

- « «Какой ты смешной! Развяжи мне подвязки!» — шептала она, потупивши глазки».

Его пальцы между тем, нащупав металлический зажим, отстёгивают одну из пряжек и пытаются найти другую, но её рука останавливает их:

- Стоп, стоп! Это ваша Оленька просит ей помочь, а не я… Хотите слушать дальше, или будем доказывать друг другу, кто сильней?

- Нет, нет!.. Читайте! — отвечает он, довольный уж тем, что ладонь его оставлена у верхнего края её чулка.

- Вот так-то будет лучше… « «Теперь отдохни… Впрочем, милый мой, нет…» »

Она всё-таки вынимает его руку из-под подола и возвращает ему книжицу:

- Ваш черёд.

- Мой, так мой… «Недавно она прочитала «Нана» — милых своих не стеснялась она». А вы, Татьяна Фёдоровна, читали?

- Нет, не довелось, хотя и слышала об этом романе. То, что я прочитала у Золя, мне не очень-то понравилось…

- Согласен. Какой-то бескрылый натурализм… Хотя некоторые его наблюдения довольно любопытны… Однако, вернёмся к нашему автору. «Но мы ведь не ведаем полной свободы, должны подчиняться традициям моды. По милости света почти с малых лет мы носим турнюр, шиньон и корсет. Но летом носить панталоны зачем? Их девушкам, право, не нужно совсем. Без них, говорят, и опасно и стыдно… Как женщины глупы, за них мне обидно»… А вы тоже не обходитесь без них летом?

- Без чего?

Его ладонь опять устремляется к ней под подол, проскальзывает между коленками и бёдрами. Вот и снова и верхний край чулка, дальше бархатистая кожа, а затем ткань трусов… Но, схваченная обеими её руками, возвращается в исходное положение. Прикосновение его пальцев к её промежности перед этим было секундным, но ему показалось, что там не только тепло, но и довольно влажно. Вдохновлённый несомненным признаком возбуждения её чувственности, Женя собирается, было, продолжать чтение, но вынужден ответить на очередной вопрос:

- Что такое турнюр?

- Турнюр? Модное в то время, в 80-е годы Х 1Х века приспособление для того, чтобы женский зад выглядел нарочито выпуклым. Для этого подшивали подушечку под верхнюю часть нижней юбки или навешивали сборчатую накладку чуть ниже талии, вот здесь… Выглядело всё это очень соблазнительно, но причиняло массу неудобств… А потому довольно быстро вышло из моды.

- Понятно. Продолжайте…

- «Чуть слышно шепнула тут Оленька-свет…» Ах, раз шепчет Оленька, то и читать вам, Танечка-свет… Вы не против, что я вас так назвал?

- Ох, и хитрец! Вижу, вижу, чего она там шепчет. Порядочная дама не может обращаться с такими словами к кавалеру… Я уж не говорю о девушке… А вы заставляете меня их произносить!

- Но это же игра! Ничего страшного в этом нет. Читайте же…

- Ладно. Только прошу не относить эти слова на свой счёт. И так: « «Сперва расшнуруй мне атласный корсет. Меня посмелей раздевай, мой корнет» »

- О боже! До чего ж смела эта дева!

- Помолчите… И не давайте волю рукам… Желаете не читать, а слушать, так слушайте. « «Ты чуешь упругость и молодость тела?» »

- Чую!

- Не мешайте же! « «Минуту паденья встречаю я смело. И честь, и красу, и невинность мою охотно, корнетик, тебе отдаю» »…

- Ну, почему мне не позволено быть вашим корнетом?

- Хотя бы потому, что вам далеко до его природной скромности. Да и я падать, отдавать вам свою честь не собираюсь… Не выйдет по-вашему. Читайте дальше…

- «Я чувствую зависть к крестьянке, ей-ей! Почти ничего не надето на ней, не любит она городские наряды, и наших корсетов ей тоже не надо. Надеты всего лишь на девичий стан сорочка и только один сарафан…» Да, воистину… И что такое трусы и чулки не знали… Не говоря уж о бюстгальтере… То ли сейчас… Какой только брони на себя не напяливают…

- Вы будете дальше читать? Оставьте в покое мою одежду!.. Смотрите, в какой беспорядок вы её привели!..

- Беспорядок прелестный!.. Какие соблазнительные груди угадываются там!.. Можно взглянуть?

- Как бы не так! Дайте мне книжку! Где мы остановились?

- Вот здесь.

- О боже! Опять про раздевание!

- Ничего не поделаешь…

- Но в который раз предупреждаю, что всё это к нам не имеет никакого отношения.

- Читайте, читайте!

- Приходится. « «В награду, мой милый, за скромность твою (заметьте: за скромность!) тебе красоту покажу я свою… Теперь позволяю тебе расстегнуть и ворот сорочки, скрывающий грудь» »… Не вам, не вам! Не вашим рукам!.. Ведь и так уж всё расстёгнуто!..

- У платья. Но ведь там ещё ворот сорочки, скрывающий грудь. Вот бы взглянуть на это сокровище! Ведь, как тут напечатано?.. Ага, вот: «Её очертанья, достоинство линий достойны бессмертного тела богини!»

- Это не про меня. Но продолжим. « «Никто не касался девичьего стана. И разве тебя это счастье не манит? Любуйся же мною, целуй и ласкай, тебя ожидают блаженство и рай» »…

Женя целует её в мочку под ухом, а одной его руке, обхватившей её за шею, всё же удаётся проникнуть за ворот платья, нырнуть под верхний край сорочки и дотронуться до груди, скрытой под бюстгальтером.

- Что там дальше, Танечка?

- Дальше? « «Рассудка давно потеряла я власть, тобою упиться хотелось бы всласть» »… О боже, я тоже, кажется, власть начинаю терять над собой… Не могу большее…

Женя свободной рукой подхватывает выпавшую, было, из её рук тетрадку и продолжает чтение:

- «Шептал он бессвязно горячие речи, целуя и шею, и груди, и плечи. Мундир и рейтузы давно уж снял паж и кинул их в угол, где брошен палаш»… Теперь черёд ваш.

- «В раскрытой сорочке, белой, как пена, она опустилась к нему на колена».

- А почему бы нам не последовать их примеру? — спрашивает он и пытается, взяв её под колени и за талию, приподнять, чтобы перетащить через подлокотники на своё кресло…

- Что, тяжеловато? Без моего согласия ничего не получиться…

И тут случается нечто уж совсем неожиданное… Татьяна Фёдоровна сама обнимает Женю за шею, покрывает его лицо частыми поцелуями, а потом вдруг переваливается к нему на колени и, продолжая целовать, заявляет:

- Вот, видите, решила позволить себе такую слабость… Только прошу не рассматривать её, как готовность сдаться… Мы ещё посостязаемся и посмотрим, чья будет победа: вашего ли упорства или моей стойкости… Где эта соблазнительная книжка? Ага, вот… Слушайте же… Итак, она опустилась к нему на колена. Да? «Обвеяна негою девичьих грёз, волной шелковистых душистых волос, прикрытая тонкой прозрачной сорочкой, к нему прижималась чиновничья дочка. «Любить я хочу и хочу до конца, не надо мне брачных цветов и венца. Есть кубок блаженства — так пить его разом! Да здравствует счастье, да скроется разум!» »

- Не правда ли, очень верные стихи? Что там дальше? Ну конечно: «И с дрожью любовной искал он рукой у девушки милой цветок дорогой»…

Одна его рука, по-прежнему обхватывая её за шею, затруднившись проникнуть под чашечки бюстгальтера, пытается стащить его бретельку с плеча. Другая же в это время снова оказывается между коленками. Но так как последние тесно сжаты и не позволяют пальцам двигаться выше, им не остаётся ничего иного, как возобновить отстёгивание второго чулка от подвязки… Сама же Татьяна Фёдоровна, прижавшись к нему боком, продолжает читать:

- «В объятьях гусара красавица млела, горело атласное гибкое тело, расширились ноздри, не слышно речей, огонь лишь сверкает из длинных очей. Амур же, смеясь сквозь вечернюю мглу, пускал в них одну за другою стрелу»… Если вы думаете, что в этой позе мне удобно читать, то глубоко ошибаетесь. Попробуйте сами…

- Хорошо… Только можно попросить вас продолжать держать книжку у меня перед глазами?

- Что, руки заняты? Ничего не поделаешь, придётся одну из них освободить. И мне полегче будет, поудобнее… Прошу… Вот здесь я остановилась…

- Ого! « «Моя дорогая, прелестная крошка…» И смелым движеньем откинул он ножку, рука под сорочку проворно легла и трепетно Олин цветок сорвала»… Чёрт! Надо же! Получилось, что я не ту руку освободил и не могу повторить этот манёвр…

- Не отвлекайтесь!.. Читайте дальше!..

- «И в миг — я не знаю, что сделалось с ним, но Ольга лежала Венерой под ним, — склонился в восторге он яром и диком, любуясь и телом, и девичьим ликом. О, рая блаженство! Склоняется он над нею прекрасный, как Аполлон, во всей наготе и в волненье глубоком. Заметила Оля пылающим оком…» А, раз заметила Оля, то читать надо вам…

- Мне? О боже! Не могу!

- Сдаётесь? Признаёте своё поражение?

- Как бы не так! Слушайте же! «Заметила Оля пылающим оком, что между ног у него, в основанье, предмет, у которого нету названья. С красной головкой дивный предмет, какого у женщин и девушек нет».

- Показать вам?

- Обойдёмся!

- Тогда читайте дальше.

- А я что делаю? «А ниже, у корня, средь чёрных волос, странный мешочек с шарами прирос. И в нежном чаду, протянув свою ручку, Оля поймала дрожащую штучку…»

- Вот так? — спрашивает Женя, пытаясь сделать то же со свободной рукой Татьяны Фёдоровны.

Ему это не удаётся.

- Вам всё ещё неймётся? Напрасный труд!

- Читайте, читайте!

- Что ж, слушайте: «Хоть нить прерывать и берёт меня жалость, но, право, меня одолела усталость»… Меня, кстати, тоже… Не пора ли нам подвести итоги? Я, кажется, вполне доказала вам свою стойкость… Ваше же упорство одолеть её не сумело… Не правда ли?..

Последние слова Татьяна Фёдоровна произносит уже стоя перед ним и оправляя подол своего платья. Пребывая в полной растерянности от такого финала, Женя продолжает молча сидеть, не зная, что ответить, затем нервно берёт брошенную ему на колени тетрадку, смотрит на открытую страницу и вдруг восклицает:

- Вы сказали, что вас одолела усталость. Не вас одних. Это так. Но, что тут написано по этому поводу? Послушайте: «И всё же придётся её превозмочь, ведь надо узнать и про Танину ночь. Нельзя же суровым молчаньем пройти, как Тане пришлось эту ночь провести!»

- Что пришлось вашей Тане этой ночью испытать, вы были свидетелем. Тут ничего не добавишь, не прибавишь… Неужели вы полагаете, что в нашем споре может что-нибудь произойти ещё такое, что сможет вырвать у меня победу?

- Да нет… Но ведь есть ещё дневник Оли непрочитанный…

- Ну и что? Я, кстати, вчера ночью его пропустила, не читала…

- Так давайте прочтём!

- Вы напоминаете мне малое дитя, капризное и неразумное. Что это изменит?

- Может быть, и ничего… Но разве не любопытно?..

- Допускаю… Но я действительно утомилась…

- Так садитесь рядом со мной, а я вам почитаю…

- Нет уж… Если я и соглашусь на дальнейшее чтение, но только на моих условиях. Ведь вы же проиграли, а спорили мы, если мне не изменяет память, на американку… Не так ли?

- Да…

- Тогда поступим так: читать буду только я, вы будете только слушать и, если хоть словом, хоть делом, помешаете, всё на этом и закончится… Согласны?

- Согласен!..

Татьяна Фёдоровна садится в своё кресло, берёт из его рук книжицу и говорит:

- Весь дневник читать не буду: он чересчур пространный. Но самые для вас любопытные места обещаю не пропускать… Начнём?

- Начнём…

- «Упорством своим он меня возбудил и девичье чувство ужасно дразнил. К нему прижималась я трепетным телом, ведь мог бы тогда он движением смелым платье мне выше немного поднять и девичье тело моё поласкать… И я прижималась к нему всё тесней всем жаром упругих девичьих грудей. И сладко, и долго его целовала, и страсть постепенно его разжигала. Вот он развязал у ботинков шнурки, дрожащей рукою снял с ног мне чулки. Взволнован он был и робел как кадет, но всё же снял юбку с меня и корсет… И грудь поднялась перекатной волной, когда за неё он схватился рукой. Дыхание спёрлось и замер мой стон, как лёг на меня между ног он… До этого часа никто из мужчин туда не проникнул ещё ни один… Очнулась я — вижу сквозь душную мглу, что я и мой милый лежим на полу…

Сверкали глаза его чудные дивно, и сжала я ножки свои инстинктивно. Напрасно: уже без сорочки была и скрыть своё тело ничем не могла… Вот он опустился на ложе любви и жать стал упругие груди мои. Уста поцелуем горячим закрыл и тихо о счастье минутном молил… Он нежно меня отодвинул от стенки и с силою стал раздвигать мне коленки. Я же, упёршись в могучую грудь, старалась его от себя оттолкнуть. Но странный предмет меж мускулистых ног вниманье моё на мгновенье привлёк. Такой же у кучера был, у Сергея. Но этот потолще и много длиннее. Уж милый мой лезет на белую грудь, чтоб этот предмет под живот мне воткнуть! Какой он огромный! Не может быть он в отверстие узкое целки вмещён! Ведь это ж должно быть мучительно больно… И ужас мне в сердце закрался невольно…

Тут я за него ухватилася вдруг — он страшно горяч был, твёрд и упруг…Назад подалась неожиданно я. Он руки мне сжал и возлёг на меня… И быстрым движением, шепча о любви, раздвинул он полные ножки мои. Я вскрикнуть хотела, да поздно уж было… Вдруг странное чувство меня охватило: ужели прельщает мужчин уголок, который таится меж девичьих ног?! Он, правда, пушист и заманчив на вид… но тут мои мысли прервались на миг: мой милый в святилище девы проник. Я вся замерла… А что было затем?.. Помнится, страха не было совсем… И я прижималась, и он напирал, .. всё глубже и глубже в меня запускал. Так сладко мне стало, что грудь не дышала, а ножками тело его обвивала. Но вдруг у меня что-то там порвалось. И громко от боли мне вскрикнуть пришлось… Сюда я невинной девицей пришла, теперь же я женщиной грешной была».

Прервав тут чтение, Татьяна Фёдоровна спрашивает:

- Может хватит? Вы довольны?

- Спасибо… Но там, помнится, Олечка описывает, как она после всего этого идёт купаться в Волгу, а вернувшись в беседку, застаёт своего милого проснувшимся…

- Ну и что с того? Ну, хорошо… Вот это место: «Страстей своих она обуздать не смогла и снова под милого тотчас легла. И шепчет ему: «Мой соловей, делай что хочешь с подругой своей». И глубже предмет его пропускает… И снова движенья и бурная страсть, выкрики, шёпот, мученье и сласть». На этом кончается Олин дневник: он кажется цели поэта достиг!»

Татьяна Фёдоровна опускает тетрадку к нему на колени, на секунду задерживает свой взгляд на некоторой вспученности его брюк и, засмеявшись, встаёт.

- Всё, мой милый и капризный ребёнок, пришёл конец нашим недетским забавам… Время позднее, даже чересчур… Пора спать… Вас прогонять мне жалко… Так что укладывайтесь здесь и постарайтесь заснуть…

- А вы?

- Я найду, где прислонить голову. Но у меня пока масса дел: надо убрать стол, вымыть посуду… Так что будьте как дома… Утром я вас подыму…

- А когда приезжает ваш муж? В восемь или девять?.. Я уже не помню…

- Об этом не беспокойтесь…

Она достаёт из шкафа вешалку и протягивает её ему:

- Можете на неё повесить всю свою одежду. Умыться не желаете? Пойдёмте, я вам покажу, где можно это сделать…

Возвращаясь обратно через гостиную, Женя видит её уже в фартуке относящей очередную партию посуды на кухню, подходит, берёт за руку и робко спрашивает:

- А можно ребёнку, который, несмотря на всю свою капризность, послушно отправляется спать, попросить вас поцеловать его?

- Можно, — весело говорит Татьяна Фёдоровна и, не выпуская из рук подноса с тарелками и бокалами, протягивает ему свои губы. — Спокойной ночи!

Часы показывали уже три часа… Раздевшись до трусов и майки, Женя ныряет под ватное одеяло и погружается в мысли о только что пережитом… Да, конечно, постель здесь мягка и широка — не то, что у Шуры с Аней… Но, может быть, было бы лучше и сегодня отдать им предпочтение?.. Ох, уж эти женщины!.. Поди, угадай, что у них на уме… Ведь не я же сюда напрашивался, а меня настоятельно приглашали и в первый раз, и во второй… Почему же так получилось?.. Фригидка?.. Да нет, вон какой мокрый передок был… Ни разу ещё не приходилось изменять мужу?.. Это больше похоже на правду… Если не это, то что тогда помешало ей полностью отдаться своим чувствам?.. Ведь она и не думает скрывать, что испытывает ко мне нечто большее, чем просто симпатия…

Так и не разрешив своих сомнений, он погружается в сон.

А просыпается от ощущения чего-то тут случившегося… Потянувшись к торшеру, включает свет, оглядывается и видит на другом краю постели её, Татьяну Фёдоровну!.. Она лежит на боку спиной к нему, накрытая по уши одеялом. Спит?.. Или ещё нет?.. Выключив свет, он спешит вернуться под своё одеяло и затем начинает потихоньку приближаться к ней…

Интересно, сколько он спал? И давно ли уже не в одиночестве? Ситуация как у Казановы, когда подружки той девушки, за которой он ухаживал, оставили его у себя ночевать… Что ж, и действовать надо, следуя его примеру…

Для начала погладим через рубашку спинку… Потом бок… Никакой реакции… Нажмём на бок и повернём на спину… Вот и груди… Они почти обнажены… Малость на них задержимся… И сверху по ним пройдёмся… И снизу… А соски-то, соски как налились!.. Приложить к ним губы или обождать?.. Любопытно было бы зажечь внезапно свет и посмотреть, открыты ли у неё глаза или закрыты?.. Неужто спит?.. Да какое тебе до этого дело? Главное, что пока не препятствует твоему любопытству… Пока… Так что осторожность не помешает… Но одну из лямок рубашки можно приспустить с плеча… Вот так…

Тут Татьяна Фёдоровна то ли всхлипывает, то ли вскрикивает, плечи её задвигались, и одна из рук протягивается к впившейся в кожу бретельке и водворяет её на прежнее место.

Что ж, освободить полностью груди не удаётся… Придётся пока воздержаться и от того, чтобы покрыть их поцелуями… Одна его рука продолжает покоиться на её бюсте. Другая скользит вниз, поглаживает через шелковистую ткань мякоть живота. Пальцы делают лёгкие круговые движения вокруг пупка, перемещаются ближе к промежности … Но дальнейший путь им преграждает вдруг оказавшаяся на этом месте сжатая в кулак кисть её руки…

Как это понять?.. Возобновление игры «Не тронь меня!» или всего лишь непроизвольное движение женщины, не привыкшей к подобного рода ласкам?.. Следует проверить…

Женя берёт этот кулак в свою ладонь, чуть выжидает, а затем пытается приподнять и увести в сторону. Но это у него не получается…

Ясно…Выходит, как с той девушкой, которой хочется, но колется, да мама не велит… Но вы же, Танечка, не девушка! И давно уже!.. Ну, ладно… Придётся отступить к уже завоёванным позициям… К титькам… Ишь как налились!.. Потискаем, потискаем их, как следует… Сосочки потрём… А сейчас ещё раз попытаемся проникнуть за пазуху, спустить лямки… Так… Получилось!.. Вытащим наружу обе мякоти, разомнём их ещё малость, потянем, попальпируем соски, приложимся к ним губами, полижем, пососём, прихватим зубами… Вот так… Заколыхались… Дыхание становиться сбивчивым… Ещё малость и… ей ничего не останется делать, как принять вид, будто она просыпается… Нужно ли нам это? Как она в таком случае сочтёт необходимым повести себя? Капитулирует? Или же станет негодовать?.. Пожалуй, рисковать не стоит…

Оставим в покое эти эрогенные зоны и займёмся другими… Где там подол её сорочки?.. Ба! Коленки голые приподняты и раскинуты дальше некуда… Правда, тут обнаруживаются штанины от трусов из довольно толстой ворсистой ткани… Не то что ладони, пальцу под них не проникнуть… Ничего себе! Промежность же по-прежнему прикрыта кулаком… Позволит ли она сейчас его убрать?.. Нет, подождём ещё немного… Раз коленки подняты и ягодицы в пределах досягаемости, позабавимся пока что ими… Ишь как задёргались!.. А кулак разжался, ладонь заелозила… Значит, моей пора занять её место… И, надо признать, вовремя: пальчики-то у неё совсем мокрые!.. Теперь следует попробовать проникнуть за трусы сверху… Но не торопись… Вернись ещё раз к литаврам, то бишь к цацкам… Поласкай их ещё малость… Ну что ж, пора, пожалуй, приступать и к более серьёзному делу…

Ладонь устремляется под резинку от трусов и…

Бог ты мой!..

От неожиданности Женя отдёргивает руку… Но тут же возвращает её на завоёванную позицию, а пальцы его наталкиваются на… Нет, это вовсе не гениталии… Это совсем мокрый, липкий кусок материи, бывший ещё недавно ватой… Так вот в чём дело!.. Менструация… Это много, если не всё, объясняет в поведении его благодетельницы… Однако, что в этих вновь открывшихся обстоятельствах делать ему самому?.. Смириться с ними?.. Это, наверно, будет самым благоразумным выходом… И всё же… Отчего это она, до сих пор так решительно сопротивлявшаяся, такая неприступная, сейчас вдруг притворятся (а в том никакого сомнения быть не может), будто беспробудно спит и ничего не чувствует?.. Ждёт, что последует дальше?.. А раз так, непременно следует ей это продемонстрировать…

И прежде всего долой вату!.. Вытащить её пальцами из промежности оказалось тем более легко, что ляжки Татьяны Фёдоровны были всё также широко раздвинуты, тогда как рука, прежде решительно преграждавшая путь сюда, безвольно упала на простынь рядом с бедром. Устранив это препятствие, его персты устремляются к заветной цели, но, едва дотронувшись до неё, застывают…

С таким состоянием женских гениталий молодому человеку ещё не приходилось сталкиваться… Обычно при первом к ним прикосновении ему приходилось, прежде чем раскроется щель, ведущая в вульву, на какое-то время там задержаться, чтобы погладить, потереть, пощипать их, дождаться, когда они повлажнеют и припухнут. А тут большие и малые срамные губы, а также клитор настолько вспухли, что чуть ли не вываливаются наружу…

Фу ты… Размазня какая! — только и успевает Женя подумать, как Татьяна Фёдоровна начинает невнятно, но громко лепетать, резко приподнимается и тут же падает, но не на спину, а на бок, спиною к нему, то есть принимая позу, в которой он её обнаружил, когда проснулся… Это ещё что за фокус? Да в такой момент!..

Взяв женщину за бедро, Борис пытается уложить её опять на спину, но это ему не удаётся. Мало того, до него доносится, как она, что-то мыча в подушку, в то же время довольно отчётливо произносит:

- Ну в чём дело? Что вам от меня надо?.. Имейте совесть!..

Выходит, она всё же спала, и только теперь проснулась?.. Нет!.. Не может того быть, чтобы она не ведала, что я с нею делаю… Значит, до какого-то момента она была не против, может быть, ей даже нравилось, а потом вдруг перестало устраивать… Что же именно? Ага! Я испугался, внезапно погрузившись пальцами в размазню её чрева… А она, уже готовая, уверен, приветить там моего удальца, в свою очередь испугалась панического бегства моих разведчиков… Откуда ей знать, что это был ещё не желанный гость, а только его слуги, посланные узнать, каков будет приём?.. Но раз так, что же получается?.. Она боится чего-то страшного, вполне возможно, даже катастрофического, если позволит мне заставить её принять прежнюю позу на спине… Ну, что ж, может это и к лучшему…

Женя прижимается к её спине, просовывает руки ей под мышки, начинает опять гладить и мять мякоть её грудей, одновременно покрывая поцелуями шею, мочку уха и снова шею. Немного спустя той рукой, что была сверху, он начинает тащить с её поясницы штаны. Одной руки оказывается мало. Чтобы стащить их с бёдер, понадобилось приподнять весь таз…

Проделав всё это, он торопится избавиться от собственных трусов и майки, снова пристраивается к ней сзади, берёт свой инструмент и пытается направить его туда, где, вне всякого сомнения, его уже давно ждут. Но не может дотянуться: желанное место находится далековато и головка лишь слегка касается набухшей плоти. Приходиться менять позицию. Оставаясь по-прежнему на боку, он теперь лежит не вдоль, а поперёк кровати, строго перпендикулярно к её телу.

Ну, теперь, казалось бы, другое дело!.. Теперь цель, то бишь щель, находится в пределах досягаемости… Можно малость поводить по её краям, а затем и погрузиться туда, причём целиком…

Вот так!.. Туда и обратно!.. Туда и обратно!.. И не слишком быстро… Помедленней… Остановись на секунду-другую… Задержи дыхание… Поехали снова… Но не торопясь… А то сейчас же кончишь… А что, если?..

Сделав ещё одну остановку, Женя решает убрать на время из её утробы свой готовый вот-вот разрядиться ствол.

- Танечка!.. Надеюсь, вы не спите?..

Никакого ответа… Он поворачивает её на спину, тормошит… И всё без толку… Неужто дрыхнет?.. Не может такого быть!.. Предпочитает делать вид, будто не ведает, что с ней творят… Значит, тебе, дорогуша, соблюдение приличий дороже, чем… Но коли ты не желаешь открыто разделить вместе со мной радость взаимного обладания, то зачем мне ограничивать себя?.. При той пассивной позиции, что ты предпочитаешь занимать, мне предстоит много раз прерываться для того, чтобы суметь довести тебя до оргазма… Да ещё в такой липкой мокроте… А зачем мне такие жертвы?.. Сколько же можно быть дамским угодником?.. Побыстрее кончить и завалиться спать!.. Наверно, так будет лучше всего…

Татьяна Фёдоровна продолжает лежать на спине. Нащупав в темноте её ноги, по-прежнему согнутые в коленках, Женя помещается между ними, затем поднимет их как можно выше и, обхватив руками наваливается на них, после чего во второй раз вводит свой снаряд в пылающее жерло женского нутра. Так как колени у неё, а следовательно и бёдра, тесно прижаты им друг к другу, внутренние стенки её ствола, несмотря на чрезмерную влажность внутри него, ощущаются снарядом довольно сильно, отчего он уже после двух, от силы трёх десятков возвратно поступательных движений разряжается.

Что было дальше? А ничего. Вернувшись на своё место рядом с хозяйкой, Женя зажигает торшер и видит: Татьяна Фёдоровна по-прежнему возлежит на спине с закрытыми глазами, но ноги её вытянуты, а передок опять прикрыт ладонью; его же собственные причиндалы и пальцы рук испачканы сгустками крови.

- Я пойду помоюсь, — на всякий случай говорит он и отправляется в ванную комнату.

Вернувшись оттуда, он замечает, что его благодетельница успела уже укрыться одеялом, причём с головой. Просунув под него и положив ей на живот специально смоченное им полотенце, Женя прыгает в постель под своё одеяло, выключает свет и закрывает глаза в надежде тут же погрузиться в сон, который теперь для него был милее отца и матери…

Но сна нет… Какой-то поток сознания не позволяет ему забыться: недельное пребывание в местной больнице, куда его отвезли по настоянию заведующей гостиницы после простуды, хотя температура у него и не превысила 38 градусов, первая ночь там, проведённая из-за недостатка мест в коридоре, утренний визит Татьяны Фёдоровны и скандал ею устроенный по этому поводу, спешное (не до дезинфекции было) освобождение одиночной палаты, в которой, как потом выяснилось, лежал больной с желтухой, и ежедневные визиты потом той же Татьяны Фёдоровны; Слава и Иван; итальянец с парохода и официантка из ресторана; Шура и Клава; майор Мурченков и трудно объяснимое поведение его супруги… Кстати, кажется, она встаёт… Да, уходит, вот слышно, как за нею прикрывается дверь…

А в голове опять проносятся воспоминания: сильная изжога и ощущение, что всё в глазах потемнело и пожелтело, когда при возвращении из больницы в гостиницу он решил почему-то закурить; дурацкий поход со Славой и Иваном со стадиона на погранзаставу в порту; негласный обыск с изъятием дневника и поэмы «Три девы, или Проказы Эрота»… Кстати, а кто бы мог быть её автором? Наверно, как тогда было принято, не один. Кто-то один, мастер, задавал тон… Местами трудно отрицать неплохой литературный стиль. Остальные подстраивались под него, иногда заметно спешили и халтурили в соблюдении ритма и подборе рифм…

- Евгений Алексеевич, вам не пора?

Он открывает глаза и видит, что свет включён и что Татьяна Фёдоровна уже умыта, причёсана и одета…

- Как поспали? — интересуется она.

- «Какова постель, таков и сон», — так, кажется, говорят. А постель просто великолепна, спал бы и спал в ней вечность.

- Я рада за вас… Но всему своё время…

- Да, да, понимаю, «делу время, потехе час», а час тот давно миновал… Встаю и убегаю…

- Особо торопиться не следует… Пойдите умойтесь, приведите себя в порядок, а я на скорую руку приготовлю вам завтрак.

- Вы сама любезность, Татьяна Фёдоровна…

- Почему Татьяна Фёдоровна?.. Вы ведь, вроде бы, собирались называть меня проще, Таней…

- Да, просил об этом, но согласия вашего не услышал…

- Ну ладно… Я отправляюсь на кухню, а вы вставайте, одевайтесь и быстренько в ванну. Когда оттуда выйдите, на столе вас будет ждать завтрак…

Так всё и было… Женя сидел и уплетал завтрак, приготовленный из тех блюд, что видел здесь вчера, старательно нахваливая пищу и хозяйку:

- Просто великолепно, Танечка, всё так аппетитно… Даже не знаю, как и благодарить вас…

- За что?

Она стоит напротив него, опершись руками о стол, и наблюдает, как он уминает всё приготовленное ею. На ней тот же махровый халат, что и вчера во время его первого визита, но наглухо запахнутый и перепоясанный.

- За всё прошлое и за два года вперёд.

- За два года вперёд?

- Да, так говорят нередко, отвечая на вопрос «за что?». Но в данном случае эти слова имеют и определённый смысл. Я на Сахалине проработаю ещё не менее двух лет, в течение коих, надеюсь, не раз ещё увижу вас, если не здесь (это навряд ли), то в Южном. Ведь вы, думаю, не раз там будите…

- Да, я собираюсь осенью к сыну, который учится в Москве… А когда вы отсюда уезжаете?

- Да в принципе я все свои дела здесь заканчиваю и через неделю-другую могу возвращаться. Так что, когда полетите на материк, рад буду встретиться вами в Южном. А может, повёзёт свидеться ещё и здесь, в Поронайске… Я не имею в виду наши рутинные встречи на комбинате…

Женя встаёт и направляется в прихожую. Там он снова благодарит хозяйку за гостеприимство и, когда она начинает отпирать ему дверь, целует её. Татьяна Фёдоровна не отвечает ему тем же, но и не отталкивает его.