Возвращение домой

Сначала три года профучилища, потом работа по контракту в Украине – одним словом, взрослой я увидела ее уже в 1995 году, когда приехала домой из Германии на отпуск. Правда, жила она к тому времени уже отдельно, снимала, как мне сказали, дачку в Юрмале.

Имея ориентиром дзинтарскую "шашлычку", я довольно быстро нашла двухэтажный деревянный домишко. Открыла калитку. Весь дворик был завален крупными желтыми листьями.

Она увидела меня в окно и выбежала встречать. Мы очень обрадовались друг другу.

Ленка сильно изменилась: раздалась в бедрах, обзавелась волнующе-высокой грудью, я бы даже сказала – заматерела, если такое уместно сказать о двадцатилетней девушке. Но вот большие темно-карие глаза остались те же самые, из детства.

– Видала, как я устроилась? Настоящая помещица! – радостно говорила она. – Дачники уже съехали, хозяева тоже убрались в город, а я договорилась и буду жить тут до весны – бесплатно, за то, что присматриваю за этой халупой.

Мы прошли через большую комнату, в которой стоял только огромный белый диван.

– Идеальное площадка для неслабого групповичка, – заметила я.

– Еще бы! – хмыкнула она в ответ. – Дар благодарного клиента. А вот, собственно, моя берложка.

Мы нырнули в маленькую комнатку. Стол, два стула, кушетка, на которой мы возились еще детьми. В углу – примитивно сколоченная полка. На столе – ворох бумаг, чайник, пара искусственных фаллов, сахарница. Занавесочки на окнах.

– Правда, неплохо?

– Неплохо, – сказала я.

– А это видела? – она с гордостью указала на полку. – Сама сколотила!

Полка была старательно обклеена полосками ламинированной бумаги.

– Мне ее очень не хватало. Теперь диски можно поставить, книги. Ну, и стаканы иногда... Наши знают, что ты поехала ко мне?

– Нет. Вы что тут, крепко поцапались без меня? Мать говорит...

– А, пусть говорит! – Ленка махнула рукой. – Она все время что-нибудь говорит. То она говорит, что ей стыдно со мной на люди показаться, потому что у меня, видишь ли, такая юбка короткая, что анус виден. То они с отцом стесняются, что за мной заезжают на крутых тачках. То находят презер в сумочке, то еще что-нибудь... Ну так и не копались бы! Одним словом, не укладываюсь я в их представления о приличном образе жизни. Стало невмоготу, я и ушла.

– Как же ты зимой-то будешь?

– А что зимой? Печка у меня есть. Дрова найдутся – вон, старых ящиков сколько!

– Но ведь домик-то летний?

– Ничего, как-нибудь натоплю! Да и мужички помогут. Это они платить не любят, жмутся. А там подвезти уголька или подбросить бельишка – это пожалуйста!

В общем, видно было, что решение о переселении сюда для нее окончательное. Но зачем, во имя чего так болезненно и резко нарушать привычный ток жизни? Тогда я понять этого была не в состоянии.

– Видишь ли, – она задумчиво посмотрела в окно, туда, где стоял высокий раскидистый клен. – Ебаться, жить и расти надо просто. Просто и естественно как дерево.

В детстве мы были не особенно близки – сказывалась почти пятилетняя разница в возрасте. И ссорились часто, и ревновали друг друга к отцу, а все же она мне доверяла. Однажды ночью, помню, она пришла ко мне на кровать и, ласкаясь, рассказала таинственным шепотом, что дружит с деревьями, которые растут в нашем дворе.

"Они радуются, когда я прихожу, – говорила она, нежно и страстно целуя мою письку, и глаза ее восторженно блестели в темноте. – А иногда я прошу у них совета и они говорят..."

"Как же они говорят?" – сквозь стиснутые зубы спрашивала я, извиваясь.

Она вонзала свой язычок на всю длину и некоторое время крутила "мельничку", размышляя. Потом подняла лицо:

"Не знаю... Они шумят, а я слушаю и знаю, что они хотят сказать мне..."

– Слушай, дерево, у тебя колготки поползли.

– А, знаю! – она равнодушно посмотрела на свои длинные ноги. – Понимаешь, в последнее время я немного болела, ну и отменила несколько свиданок. В результате – дохлый гонорар.

– Сколько?

– На круг – 58.

– Пятьдесят восемь! Слушай...

– Нет, Галыч, не обижайся, но я не возьму. Я знаю, как тебе достаются марки в этой гребаной Германии. Небось, всю попку разворотили проклятые боши?

– Ну... потрахивают, конечно. Только не боши, а чаще всякие там турки. Я же в дешевеньком, хоть и с душем.

– Хозяйка...

– Крутая лесбо, приходится ублажать. Без этого никак.

– Часто?

– Да нет... И больше демонстрации. Две девочки, коврик, само собой – секс-причиндалы.

"Глубже, девочки, глубже! На всю длину! Быстрее, айн-цвай, айн-цвай!" – это, да? – Ленка хохотнула.

– Ну... приходится вонзать. А что?

– Да чего ты краснеешь? Думаешь, для меня тут что-то новое? Может, ты воображаешь, что я не знала, чем ты с папаней занималась в сарайчике?

– В каком еще сарайчике?

– В таком... "Тачка с членом", – передразнила она голосом отца. "Ножки пошире! Поехали!"

– Ты что – подсматривала? Да?!

– Да брось ты, Галь. Полдвора подсматривало, как родной папаша мою старшую сестрицу отоваривает.

– О, Боже!

– Ты правда не знала?

– Конечно, нет! Постой-ка... Так это ты мамаше наябедничала?! Из-за тебя они чуть не разошлись, а меня из дому выпихнули? Ну ты и су-ука!

– Пдожди, Галыч, не психуй! Пойми и меня! Мне же обидно было, что он только на тебя внимание обращает, только с тобой в связывание играет!

– Да знаешь ли ты, что из-за тебя, идиотки, мать меня теперь смертным боем ненавидит?

– Зато он тебя любит, души не чает. До сих пор вспоминает.

– Тебе-то отуда знать?

– Он это в дневнике пишет.

– В каком еще дневнике?

– Который он под обшивку дивана в спальне прячет. Там все про его любовниц, про разные случаи с матерью, про тебя.

– Про любовниц?

– Помнишь Людмилу Александровну?

– Врачиху?

– Да. Натянул... дважды. Также Зинаиду из гастронома, Паньку-девственницу барал, Королеву с третьего этажа – в зад. Там все подробно описано.

– И про меня?

– Про тебя каждая мелочь, вплоть до щеточек и крема для клитора.

– Какой кошмар!

– Ты совсем как наша мамаша: сосать – пожалуйста, но говорить об этом – фуй, какая гадость! Почему не принять собственные желания? Сколько можно осуждать саму себя за эту давнюю связь? Ты думаешь, я не понимаю, почему ты покуриваешь?

Я не знала, что ответить.

– Не бойсь, не заложу! – снова хохотнула Ленка. – Я и сама того, не без греха... А про отроческие забавы – я тут с одним психологом свела знакомство. У него на все один ответ – отреагировать немедленно! Знаешь, что это значит? Проделать теперь, и осознанно. Думаешь, я не знаю, как тебе хочется повторить кое-что из прошлого? Видела ремни в диване? Сделано вполне профессионально. Получше, чем дурацкая бельевая веревка, которой вы забавлялись!

– Ну и что ты предлагаешь? – спросила я почти против своей воли.

– Во-первых, пропустить по стакашке за встречу, – ответила она, наполняя стаканы тягучей жидкостью из витиеватой бутыли. – Во-вторых, лечь на дивашку, привязаться ремнями и расслабиться.

– И что потом?

– Потом придет Он – как бы тот, самый первый и самый обожаемый.

– Откуда он возьмется?

– Подъедет тут к семи один старикан, у нас стрелка.

Что-то подмывало меня рискнуть:

– Черт с тобой, я согласна! Реагируем!

Ремни оказались гораздо более качественными, чем сам диван. Почему-то мне подумалось, что изготовлены они не иначе как из шкуры молодых важенок. Они нежно, но непреклонно охватили мои лодыжки, кисти рук, широкой петлей обжали талию, сделав – я в этом была абсолютно уверена – куда более соблазнительной широкую чашу моих бедер с аккуратно постриженым кустиком волос.

Ленка с удовлетворением подергала путы:

– Полежи тут, послушай поезда.

– Он что, на электричке ездит?

– Этот – да.

– Ну у тебя и клиенты! А он не удивится?

– Да какая ему разница? Ко мне он уже привык, начинает скучать. А тут свежак. Лицо, однако, я тебе прикрою – незачем светиться. И трусики в рот набью.

Я слегка обеспокоилась:

– А это-то зачем?

– Ну, голос...

– Он что, может голос узнать? Так мы знакомы?!

– Ох, заткнись, Галыч! – проворчала Ленка, аккуратно вталкивая мои же собственные трусики в мой рот, а затем заклеивая губы широким пластырем. – Ты слишком много говоришь, сестра.

В этот момент я расслышала шуршание гравия под чьими-то отдаленными шагами, потом стук входной двери.

Ленка поспешно накинула на мое лицо капюшон, потом вышла встречать.

– Подготовила кого-нибудь?

Я дернулась всем телом, но ремни держали крепко: это был голос отца!

– Да, заехала тут одна телка.

– Ничего?

– Сейчас увидишь. Только стесняется лицо показывать.

– Да на кой мне ее лицо? Надеюсь, цена ее устроила?

– Ну а как бы я ее иначе привязала? Давай, приступай. А я пока листья во дворе посгребаю.

Я почувствовала знакомые руки, тщательно обследующие мой живот, внутреннюю сторону ляжек, груди. Ах, сука, что придумала! Во мне боролись злость и восхищение собственной младшей сестрицей. Примешивалось и что-то еще. Оно росло, становилось все сильнее, и, наконец, я поняла: во мне нарастало бешеное возбуждение. Ведь все было совсем как когда-то, может быть, даже лучше. Сейчас будет долго исследовать мое тело, изучать его. Я знала даже последовательность его движений: шея, уголки губ, уши. Несколько нежных поцелуев, покусывание мочки. Правая рука вслепую бродит в зарослях. Груди, соски – Боже, как мгновенно они набухли! Вот и упругое колечко его губ, палец, прорывающийся в скользкие недра. Сосет, посасывает, постанывает, трется лицом, щекой. Длинные музыкальные пальцы с аккуратно обстриженными ногтями широко растягивают вход там, внизу. Резковато, со мной он бывал осторожнее. Со мной! А сейчас перед ним просто очередное тело, теляк, телка. Наверное, я крепко изменилась за эти семь с п
оловиной лет. Естественно. Повзрослела, сформировалась. Чего ж церемониться с такой крупной и растраханной пиздой?

Попеременно посасывая то один, то другой сосок, он ввел во влагалище почти всю ладонь и медленно проворачивал ее там. Было приятно, очень приятно. Знакомая рука. Потом подошла очередь крема. Кремчик тоже выбран неслабый – я сразу ощутила доводящее до безумия жжение. Сейчас только бешеный трах мог бы утихомирить пожар между ног.

К счастью, он тоже уже дышал тяжко, с трудом. Все-таки, возраст. Стал неловко взгромождаться на меня, грузно навалился, развел губы и несколько раз безуспешно попытался вправить восставший член.

Я безумствовала под ним, жаждала, стонала.

Наконец, он ворвался и началась гонка. Он накачивал меня напористо, мощно, думая только о своем наслаждении – такое женщина всегда чувствует. Если бы он знал, кто под ним, было бы по-другому, но я не уверена, что было бы лучше. Мне почему-то нравилось, что он просто использует меня для своих нужд. Я почувствовала первую волну и стала кончать – обильно, остро, отчаянно. Трусы не давали кричать.

Он не обращал внимание на мои корчи. Сосредоточенно трудился. Он всегда подолгу не кончал.

Ноги мои были широко разведены и закреплены ремнями, поэтому он смог подвести руку снизу и вонзить палец мне в зад. Нет, не для того, чтобы доставить мне дополнительное удовольствие – просто ему так нравилось. Ускоряло наступление оргазма.

Меня опять захлестнула волна. На самом ее излете он стал мощно, обильно кончать. Изливаться. Извергать. Потом расслабился, затих и некоторое время лежал на мне мешком, успокаивая дыхание.

Я тоже старалась не дышать, наслаждаясь весом его тела, прижимаясь к нему, впитывая его запах. Как уютно, какое чувство безопасности, покоя!

Наконец, он сполз, покряхтывая, довольный. Зашелестел одеждой, прошлепал к дверям.

– Ле-е-на-а! – голос казался благодушно-веселым. – Я го-ото-ов!

Послышался ответ Ленки, затем оба вернулись в комнату.

– Ну как?

– Ништяк. Вполне стоит своих баксов. Где ты ее выкопала?

– Через знакомых. Экс-профи, пару лет оттрубила в Германии, в дешевом бордельчике для чурок. Хозяйка поставила на анал.

– Что значит "поставила"?

– Эти, с Ближнего Востока, любят ебать белых девочек в попку. Поэтому в таких бордельчиках всегда есть парочка жопниц. Нравится им это или нет – никто особенно не спрашивает. Просто хозяйка подбирает зад покрасивше и дает распоряжение охране его разработать. Сначала используются просто пальцы, потом в ход идут искусственные и просто собственные члены. Это занимает две-три недели – и готова попница. Хочешь посмотреть?

– Конечно!

Ленка ловко отстегнула один из ремней и, резко закинув мою ногу вверх, оттянула половинку:

– Видал?

Я ощутила длинные музыкальные пальцы, ощупывающие, изучающие, растягивающие мой вход.

– Н-да, впечатляет! Куда положить деньги?

– Да скрути их трубочкой и засунь ей туда, – равнодушным тоном посоветовала эта змея.

Я услышала шуршание бумажек, потом тугой жгут вошел в мой задний проход и несколько раз подвигался там словно член.

– Надеюсь, ей приятно! – засмеялся отец.

– Спросим у нее самой? – отозвалась Ленка.

Она просунула руки под капюшон, аккуратно отклеила пластырь и извлекла из моего рта трусы.

– Тебе понравилось, подстилка? – спросила она меня.

От ярости у меня буквально потемнело в глазах. Она отлично знала, что после того, как отец увидел мою разъебанную попу, я не посмею признаться, кто я. Ведь для него я была примерной дочерью, отличницей, поступившей в Мюнхенский университет!

Я молчала.

– Снять с тебя капюшон, блядюшка? – снова спросила Ленка.

Я в испуге замотала головой.

– Видишь, она не хочет! – повернулась Ленка к отцу. – Стесняется. А хорошо ты ее отоварил! – я почувствовала ее пальцы, нащупывающие вход и мои малые губки. Наконец, она ухватилась за них и принялась безжалостно подергивать. Потом настала очередь клитора.

Я сцепила зубы и молчала – отец мгновенно узнал бы меня по голосу.

– Ну, мне, пожалуй, пора, – поднялся он. – Мать будет волноваться. Нет, не провожай. Созвонимся!

Хлопнула дверь, и Ленка разразилась громким хохотом, попутно отстегивая мои ремни.

– Ну что, классно я вас обоих разыграла, а?

Я села, не зная, что сказать. Это было действительно классно, тем более, что несколько минут острого страха теперь лишь усиливали наслаждение от пережитого. Очень медленно я остывала, успокаивалась.

– Деньги-то достань! – хмыкнула Ленка. – Ты их заслужила.

Я извлекла трубочку, развернула. Там оказалось 200 баксов. Некоторое время мы молчали. Теперь, когда возбуждение от игры спало, сестра снова казалась тихой и умиротворенной.

– Послушай, что же ты будешь делать тут одна, зимними вечерами? – спросила я.

– Видишь ли, я немного пишу – стишата. Пока это не совсем то, что хотелось бы, но со временем...

Да, со временем.

– Ну, и конечно минеты, минеты, минетики, – добавила Лена..

Она была признанной вафлисткой, моя младшая сестра. Немного иная специализация, чем у меня.

Пока мы беседовали, пили чай, высыпали звезды. Мы вышли из дому. Было тихо. Только деревья слегка гудели свое в вышине.

Путь до электрички недлинный. Полумертвый курортный город, погруженный в темноту.

– Приезжай еще, – говорила она, прощаясь на перроне. – А то просто не с кем словом перемолвиться. Можешь приехать и с мужиком – отоварим по первому сорту... Конечно, привет маме-папе... – Она хмыкнула. -Не забывай!

Электричка дернулась, поплыли назад дачи, деревья, стройная фигурка в длинной хламиде на перроне.

Я не знала, плакать мне или смеяться. Больше всего мне хотелось сейчас же вернуться в Германию, к туркам, в бордель.