Развод отменяется...

Наташа, наклонившись надо мной, нащупывает и тихонько трясёт моё плечо в темноте. Говорит полушепотом, чтоб не разбудить спящего под моим боком четырехлетнего Илью: вставай, я вернулась. Мягкое облако алкоголя с её губ долетает вслед. Свет косой полосой из далёкой прихожей. Четыре утра.

Мне как будто только что длинно снилось и оборвалось, как невидимая, неопределимая во сне женщина сладко посасывает мне, спящему предутренне-мёртво, мой вставший сквозь сон член, едва вытащив его из ширинки недорасстегнутых джинсов. Постепенно просыпаюсь. Член вытянут, перенапряжен, зудит, чувствую сразу. Пытаюсь как можно осторожней сесть на кровати, не потревожив ребёнка. И заодно разделить сон и явь. Коротко трогаю молнию джинсов, в которых заснул: расстегнута больше чем наполовину; стойкий выглядывает из неё крепко налитой головкой… Не поймешь. Нет, вряд ли она это делала. С чего? Скорее, сам расстегнул и дрочил на свой занимательный сон, не просыпаясь.

Поняв мое пробуждение, Наташа отходит в сторону, к вытянутому плоскому зеркалу, закрепленному на стене в комнате нашего сына. Встает перед своим отражением вполоборота. Главными достопримечательностями своего ладного телосложения — ко мне. Со сна, мои глаза хорошо видят в полумраке. На ней чёрные плотные чулки почти до паха. Вязь широких резинок упирается под самый скат развратных ягодиц. Чёрные хищные туфли на тонком высоком каблуке. Чёрный ажурный топ, которого не хватает даже на верхнюю четверть спины — спереди едва прикрывает ее небольшие торчащие груди; нижний округлый их край и вовсе не прячется, выглядывает упруго, явно, бесстыдно до самых острых сосков. Не удержать. Зато рукава на всю длину. И в довершение — чёрные трусики сверхтонкой полоской-веревочкой, которую она сейчас, стоя перед зеркалом, приспускает до середины своей замечательной круглой попки. Покручивая бёдрами слегка, чтоб я ничего не пропустил.

Встал? Пойдём, — говорит она, и шагает в дверной проем…

Я иду прямо за ней по узкому коридору не отрывая взгляд от ее наряда. От её белой подвижной задницы, перерезанной посередине этой вероломно приспущенной скрученной чёрной полоской. Она знает, что я смотрю.

Нравится? — спрашивает, не оборачиваясь.

Я даже не сразу расслышал — так увлечён.

Смело, — хмыкаю я как можно более нейтрально. — Особенно если б Илюха проснулся…

Ничего, — парирует Наташа, так же не оборачиваясь. — Он ещё и не такое увидит. Когда вырастет.

В прихожей ещё зеркало. Больше. Поворачивается к нему спиной. Её крайне кокетливым, ввразительнымзавершением. Довольно подправляет сползающую скрученную ткань. Не на место, нет, — обратно на центр своих броских оттопыренных полушарий.

Спереди эта веревочка режет по середине мыска. Изысканно. Эротично. Все, что было в моем теле твёрдым при пробуждении, успокоиться не успело. Без шансов.

Осуждаешь? — спрашивает игриво.

Я неопределенно киваю в ответ.

Не хочу показывать, как меня всё волнует. Справлюсь.

Она решает ещё раз пройтись по длинному подиуму-коридору. Удаляется с модельным стуком каблуков. Чуть вихляет.

А я теперь всегда так хожу, когда выпью, — произносит она с вызовом. — Радую себя. Моя квартира, ночь, никому не мешаю. Если конечно гостей нет, — хихикает. — Тогда может и мешаю. Смущаю.

Я всегда любил ее фигуру. Хрупкую. Длинную. Изгибистую. Любил и любовался. Всегда. И сейчас особенно.

Но тебя я вряд ли засмущаю. Я же бывшая. Ты меня всякой видел. Не должно быть никакого воздействия, — добавляет она, вернувшись к зеркалу.

Я застыл перед ней в ярком квадрате прихожей. Машинально, бесцельно, околдованный её женской игрой с отражением. Я не очень соображаю, что дальше, куда мне, когда… И чтоб она себе ни думала — воздействие явно есть. Давно давит.

Не знаю, уникально ли, но меня никогда так бешено не возбуждала ни одна чужая, незнакомая мне женщина — пусть самая шикарная, модельная, раздетая, готовая, похотливая, какая угодно — как возбуждала моя, своя — та, с кем живешь или жил, которую знаешь до родинки в паху, которая близка. Которую драл каждый день. Несравнимо. Как сейчас: я смотрю на непослушную задницу своей бывшей жены, и не могу не думать о тонкой аккуратной щели под ней, под этой двойной бесстыдно выпуклой формой, не могу не вспомнить как это чувствуется, когда ты с ней, в ней, внутри. Когда вонзаешься. Когда влажно. Вот это возбуждает по-настоящему. Когда уже знаешь. Когда было. Когда всё с ней — о близости. А не неловком перепихоне с ненужным, случайным, незнакомо пахнущим телом. Это я знаю про себя точно.

А когда выпью побольше, как сегодня, — моя экс- отступает от любимого зеркала в проём полупустой просторной гостиной, где тот же геометричный скос света из яркой прихожей. — Тогда хожу вот так.

Она стягивает с себя трусики совсем. Там, вглубине, опираясь рукой на угадываемую тёмную стену. Я вижу, как они цепляются за длиннющие её каблуки, словно пытаясь ещё спасти меня, не сдавать, остаться. Но она справляется ловко. Бросает их невесомо, дугой — в темноту. Возвращается в полосу света. Ближе. Все её незакрытые чёрным места сияют ещё ярче.

Ну, покидаешь нас? — спрашивает, чуть выгибаясь, покачиваясь на длинных шпильках. — Наш гостеприимный дом…

Не оторваться, не отвлечься. Уже не знаю ответа. Молчу. Да, вроде уеду. Или досплю до утра здесь. Но здесь — только ее диван. А я не хочу ничего усложнять.

Решай, — говорит она, скинув со стуком туфли и принимаясь плавно стягивать с себя все остальные ткани. — У меня ванна наливается.

Точно. Слышен тугой шум воды из крана за одной из дверей.

«Спасибо, что посидел с Ильей», — добавляет Наташа.

Взлетают скоро по сторонам чулки и топик.

Уже совсем обнаженная, Наташа изящным движением протискивается мимо меня, сжав тонкими нарочито вытянутыми пальчиками свои отвердевшие коричневые соски.

«Надумаешь полюбоваться на мои маленькие, но очень фигурные титьки — заглядывай. Вот на эти… Может словишь ещё что интересное».

И сверкнув овальными бёдрами исчезает за дверью.

Я один в коридоре.

Стараюсь вернуться на рельсы.

Точно не надо ничего усложнять. Ни в коем случае. Мы расстались. Разъехались навсегда пару месяцев как. Насовсем. С обвинениями, обидами, нервно, трудно, мерзко. Со слезами и гадостями. Не забыть бы. Ничего не изменилось. Сегодня мы здесь лишь по спонтанному доброму договору, что пол-выходного я с сыном, она по своим делам, а вечером ей бы в клуб в кои-то веки, у неё тоже должна быть личная жизнь (с чем я точно согласен), заодно по возможности отрыв и туса, так что будет мне благодарна, если я сам накормлю и уложу ребенка спать и побуду с ним до её приезда с загула где-то под утро или пусть вдруг позже. Не сложно. Я скучаю по нему, по нашему славному сыну, и останусь без всяких вопросов. Даже искренне пожелаю тебе настоящего веселья, Наташа, свидания, танцев, чего только захочешь в этом клубе, не беспокойся здесь ни о чем.

К настолько живописному продолжению только не был готов: к чулкам, каблукам, голой заднице, соскам в пальцах…

Не был? Зная её столько лет, ты знал, что так запросто будет. Может. А может этого и хотел…

Стою не шелохнувшись. Не хочу рассуждений. Слушаю шум воды. Грохот воды спасает от лишних мыслей. От путаницы. Стихает резко. Тишина теперь.

Долбаные летние ночи, делают всё романтичным. Когда не следует.

Я не хочу представлять себе эту ванну, полную пены, и её, голую и вытянувшуюся сейчас там, за тонкой дверью, закручивающей кран. Знакомым, виденным сто раз прежде обычным обнаженным движением. Но представляю.

Вот дерьмо.

Мои кроссы приткнуты к плинтусу, надеть их и выйти. Захлопнув тихонько дверь. И ничего не будет. Вызовешь лифт, громоздкий и шумный посреди ночи, вниз на «1», гулкие десять шагов до железной подъездной двери — писк кнопки наощупь, и воздух плотно-синий, свободный, прохладный, «бэха» ждёт совсем рядом у тротуара, зашелестит, абсолютно пустое шоссе, через полчаса дома…

Я отлично знаю, что должен сделать. Подробно. Детально. Но всё стою. Медлю. Дерьмо. Так понятно…

И в итоге делаю шаг совершенно в другую сторону. Резко. Стянув с себя за этот стремительный шаг футболку. Ручка двери в ванную, не задерживает ни на долю, как податлива, конечно же не на защёлке… И всё. Я там, где совсем не должен.

Наташа сидит в пенной воде, поджав под себя тонкие ноги, смывает бережно остатки мыла со стройного живота. И ниже. Даже голову не повернула, когда ворвался — зачем? Иначе и быть, видимо, не могло.

Зато мне не оторвать глаз. Под её пальцами с отточенным маникюром — совершенно гладкий лобок. Не оставлено ни усика. Юное. Словно девочкино. Целочкино. Маньячное безупречно. Для любителей совсем помоложе. Для извращений. Гладкое между ног, точно тебе говорю, вот сука, — там, куда ныряет её рука — гладкое, как тающий лёд, скользкое, и тем особенно возбуждающе близкое…

Пена красиво по её шее, плечам, груди неровными зыбкими островами. Напряжение не скрыть. Вечно неуёмный этот столбняк на её точеные титьки. Миниатюрные холмики. На одно воспоминание о них. И о том, какие запредельно чуткие её соски. Ей ничего не стоит меня соблазнить, и она это прекрасно знает. Все наши пять лет вместе она была далеко не лучшей женой (из-за чего и расстались) по массе причин, недовольств, оправданий — но всегда, всегда, всегда — потрясающей любовницей. Единственной. Идеальной. Лучше не бывает.

И вот я здесь, рядом с ванной, в которой плещется моя бывшая, сексуальная до боли. И не могу не смотреть на мокрые, блестящие изгибы её тела.

Нельзя этого делать, повторяю себе дежурно, нельзя, ты только все запутаешь и испортишь. Не поспоришь.

Наташа привстаёт. Переворачивается в воде на четвереньки. Попкой и бёдрами ко мне. Выгнутая спина. Замечали, сколько секса в хрупкой, выгнутой, голой женской спине? В остро выступающих лопатках? И ещё — мне слишком хорошо видно, как пузырики пены стекают неторопливо по её узкой, зажатой плотными бёдрами, щёлке.

Знакомый вид? — спрашивает она озорно. — Ничего не напоминает? Любимая поза семьи…

У меня зубы сводит от желания. От сотен кадров из прошлого с её вот так подставленной мне блядской задницей. Готовой к вторжению, к принятию, к слиянию, использованию, наслаждению. К абсолютно всему, что нам захочется друг с другом сделать. По мне импульсы цепью.

Но могу ещё выдавить хрипло: мне нельзя с тобой ебаться… все встанет на уши…

Аааа, — тянет она с усмешкой. — Так тебе нельзя!

И делает запрещённый болевой. Сразу. Безжалостно.

Приподнимает свои торчащие над водой полушария вплотную к краю ванны, как раз над которым еле сдерживают внутреннее восстание мои джинсы. Рука её, вся в пене, ложится поверх, в ложбину между круглыми, крутыми, норовящими мягко столкнуться скатами. Поглаживает, скользит. Один тонкий шальной пальчик — средний — она вставляет в самое узкое и тугое отверстие своего страстного тела. Терпеливо. Поглубже. В анус. Французским царапистым ноготком вперёд. Проталкивает нежно. Двумя другими раздвигает пошире нежные губки своей аккуратно-бесстыдной девочки. Открывает. Видна ласковая тонкая розовая кожица, тянущаяся вглубь моей женщины… Бывшей, одёргиваю я себя. Бывшей женщины.

Смотри, — дразнит она негромко. — Смотри. Нравится?

Красиво, — хриплю я слабо. Хотя знаю, что нельзя отвечать. Теперь она властвует.

«Два месяца назад ты не мог без нее. Ни ночи. Вставлял прямо сюда, даже когда я спала…».

Иллюстрирует. Держит щелку раскрытой, раздвинутой, ярко-розовой. Близко. Щедро.

«Хотел в меня постоянно. Все годы вместе. Помнишь? Помнишь, как уютно твоему стволу здесь? Всегда. Уютно и тесно…»

Скользит, дотягивается, ловит и гладит свой клитор. Короткие нежные «ах»… Раскрывает себя пальчиками опять. Вся передо мной. С ума сойти.

Наигравшись, Наташа пересаживается на узкий край ванны к дальней стене. Голая совершенно. Блестящая. Божественная. Желанная до боли по всему моему телу. Приглаживает волосы. Закрывает глаза. Ноги без всяких стеснений раздвинуты широко.

Трогает пальчиками себя и там. Всё раскрыто, растянуто мне навстречу.

«Ладно, Андрей. Трахаться тебе запрещено. Понятно. Тогда полижи меня. Лизать — не совсем секс, никто не запрещал».

Она видит моё беспомощное колебание. Видит, что я уже фактически сдался.

Трогает себя. Говорит не открывая глаз. Томно. Ласково.

«Иди ко мне. Мне надо, чтоб ты меня вылизал. Сейчас. Я знаю, ты любишь меня лизать. Хочешь вылизать мою щелку…»

Утвердительно.

Безапелляционно.

Невозможно.

Я уже у неё. Прыжком. Сквозь взлёт пенных брызг. Не сняв джинсов, по пояс в воде, лицом между её стройных страстных ног, на которые часто дрочил перед сном, вспоминая, неделями после развода, разъезда. Наташа откидывается, прижимаясь спиной к плитке. Гладит влажной рукой мои волосы, тянет. Я обожаю ее тело, обожаю ее вкус, чувственность, чуткость, свежесть, порочность и изощрённость, её вечную показную невинность и безотказную ненасытную едва сдерживаемую ебливость. Приникаю. Наслаждаюсь, слушая её постанывания.

Слишком хорошо я знаю её — всю, ядра клеток, источники, точки, всё её ставшее родным и необходимым тело. Знаю, чего она жаждет. От чего задрожит. Мне приятно до искр, до электрического тока по позвоночнику от каждого её вздоха, от каждого волнового движения её живота, от её сладкого непроизвольного стремления всей собой мне навстречу.

Ток.

Мы вдвоём.

Голодны неутолимо.

Соединены.

Пусть на минуты.

Или просто привычка. Хочу я думать? Не важно уже совсем. Обрывки. Никаких причин больше нет. Никакого прошлого, будущего, влияний, событий, ассоциаций, связей, Есть я и она, я и её близкое, женское, жадно зовущее тонкое тело.

Она дрожит мелко-мелко, замирает и коротко вскрикивает наконец…

Ты бешеный, — стонет она, приоткрывая глаза. — Как ты поедешь теперь? Они не высохнут до утра. До вечера. Иди. Снимай всё здесь и иди. Я сейчас…

Я стягиваю джинсы вместе с трусами. Ручьи на пол. Выхожу голый. Прохладно. В прихожей всё тот же свет. Показалось, будто за стеклом кухонной двери мелькнуло движенье. Там полумрак, все равно, мне в комнату.

Лежу посреди разложенного дивана в гостиной, который весь пахнет ей, её телом, её сексом — или уже навсегда нашим сексом? — меня всё бьет током прямо вдоль вжатой в диван спины. Дрожь. Всё забыто. Меня больше нет…

Мы познакомились, когда ей было 20, а мне 23. На студенческом диско. И с той первой ночи, когда мы с танцев ввалились в мою общажную комнатуху, и она, раздеваясь без всякого предупреждения до гола, резюмировала: мой принцип — никому не давать на первом свидании; твой, я поняла, — не трахать сразу женщину, которая полюбилась, — значит, будем сейчас ебаться как кролики и рушить карму, — той именно бессонной экстазной ночью ясно показала, кто в нашей паре про настоящий секс. Когда, едва войдя ко мне, содрала всю одежду со своего гибкого загорелого тела, легла, задрав свои длинные ноги повыше на стену, и без рассуждений показала мне всю себя. Тщательно. Чувственно. Медленно. Так, чтоб запомнил. Освобождая и стаскивая с меня всё, что мешало ей четко видеть, насколько сильно мне нравится все, что она решилась мне подарить…

Наташа появляется скоро. Не вытершись толком. Вся в капельках. Как она любит. Выключен по дороге ставший назойливым свет в вечной прихожей. Стоит близко. Ее идеально гладкий лобок совсем рядом опять. Трогаю.

Хочу ещё, — говорит она мягко. — Ты не представляешь, как мне надо ещё.

Ступив на диван, поднимается высоко надо мной. Так хорошо видно все в полумраке. Все, что хочется видеть. Опускается плавно. Держит опять мои волосы, чуть по-другому. Садится мне на лицо. Я чувствую ее страждущее предвкушение. Чувствую как её дробь, дрожь состыковывается с моей. Точно в такт. Как она хочет нежности и грубости одновременно. Обхватываю ладонями ее бесстыже-выпуклую задницу, вцепляюсь, держу, она тоже в моей власти теперь, не меньше чем я — в её. Все тело её ходит волнами. Изгибается. То сильно, с нетерпением и напором, и она почти кричит — да, да, лижи, лижи меня, если не можешь отъебать… То слабо и нежно, когда она слегка касается рукой моего лица, шепчет: пожалуйста, милый, ещё, пожалуйста, мне очень очень надо ещё вот так, милый…

Замирает и вскрикивает. Замирает и вскрикивает. Нет ничего прекрасней на свете, чем её оргазм. И следующий. И ещё один. Содрогания чередом, почти без пауз. Трепет…

Когда тебе достаётся всё. Когда это точно её любовь…

Утомившись, ложится на спину, широко раздвигает овальные бёдра, стонет, зовёт, жаждет ещё. Моих губ, пальцев внутри, прикосновений, слюны, восхищения, ожидания, обожания, силы, изнеможения, зверства… Ещё, ещё, шепчет и стонет. Я хочу всего, чего хочет она. Не разделить. Хочу её стонов, потоков, конвульсий, взвизгов, бешенства, содроганий. Пока не забудет кто она и где…

После самой долгой её встряски и самого звонкого вскрика — лежу лицом на её животе. Она где-то не здесь. Я люблю лежать так, между её раскинутых бёдер, прижавшись щекой к её животу, чувствуя как она беззащитна. Будто слыша, как она медленно возвращается. Неизвестно откуда. После страшного сладкого землетрясения. После полной перезагрузки внутри, вдалеке, после абсолютного отсутствия в мире. Обратно. Ко мне.

Зверская страсть и беззащитность. От этого мужики пропадают навсегда. От этой смеси.

И от много чего ещё. Несомненно.

Я вдруг ощущаю слабое шевеление в полумраке, инородное, точно не наше, в стороне, где-то в этой тёмной просторной кружащейся полупустой комнате. Озираюсь. Обнаруживаю миниатюрное женское тело, раскинувшееся на полу ближе к дальней стене. Обнаженное, как и мы, абсолютно.

Неожиданно.

Это кто? — спрашиваю негромко.

Наташа поворачивает лицо. Смеётся.

Юлька? Ты здесь уже что ли?

Не пугайся, — говорит уже мне. — Я ей проспорила в клубе. Желание, типа. Она выбрала — сегодня смотреть как ты меня трахаешь.

Прекрасно. — отвечаю безинициативно. — И что ты видела? Всё видела, что мы делали?

Юля смеётся мило, легко.

«Видела».

И вдруг дышит прерывисто.

Ее рука до сих пор зажата между сведённых ног. Ездит, трогает, не оставляет.

Тебя смущает? — спрашивает Наташа, пока Юля, сдерживаясь, кончает.

Не знаю. Не особо. Но неожиданно — точно.

Теперь даже волнует. Дополнительно.

Групповухи не будет, — говорит Наташа. — Предупреждаю сразу. На это не договаривались.

Мне и не надо. Я и так занят по уши. Не заметила?

Только смотреть, — добавляет она.

Единственное, я не пойму, как ты договорилась с ней смотреть как я тебя трахаю, если полчаса назад я и сам не знал, что буду тебя…

Я знала, — обрезает Наташа уверенно. — Это главное.

Возразить нечего.

И кстати, — добавляет она. — Ты меня ещё не трахаешь. Настроен дальше сопротивляться?

Мы его свяжем, — подаёт идею голая Юля. — Если будет сопротивляться.

А может он нас, — парирует моя бывшая и смеётся.

Дыхание тел в тишине.

Хочу потрогать его член, — говорит Юлия. — Это-то можно?

Нет, — отвечает Наташа твёрдо. — Член мой.

Поворачивает ко мне своё лицо.

«Чувствовал, как я осторожно сосала, пока ты спал? Очень медленно и деликатно. Хорошее слово: деликатно сосала твой член. Чтоб не дай бог не проснулся».

Добавляет:

«Она смотрела на это, ты знаешь? Ничего не знаешь. Ну, тем легче…»

Я пытаюсь воспринять и переварить.

Значит, она, всё-таки. Не просто сон.

Она и её нестерпимая нежность.

Юлия пытается настаивать из своего угла

«Просто потрогать. Не сосать, не дрочить, никуда не засовывать. Никто у тебя член твой не отнимает».

Ну, начинается… — Наташа шутливо возмущена. — Я проспорила только одно желание. Это — второе.

Хорошо, компромиссный вариант. — не сдаётся Юлия. — Потрогать его член ногой. Это никакого урона не несёт?

Наташа размышляет с минуту.

Мой член стоит вертикально и плотно уже минимум полчаса. И точно не против прикосновений. Любых. Вообще.

Ногой — можно, — соглашается Наташа. — Но по команде убираешь.

Садитесь все на пол поближе, — говорит Юлия. — Не лезть же на кровать.

Мы с Наташей спускаемся. Снисходим. Полулежим.

Юля тянет свою миниатюрную ступню к моему напряженному члену. Достаёт пальчиками. Скользнула чуть бёдрами, чтоб подвинуться ближе, теперь её стопа достаёт везде, весь мой длинный твёрдый изогнутый… Её ножка проводит пальчиками осторожно вдоль — вверх и вниз. Слегка надавливает на взбухшие яйца.

Тебе приятно? — спрашивает Наташа, внимательно наблюдая.

Дааа, — выдыхаю я блаженно.

Наташа протягивает свою ногу. Касается. Гладит. Водит. Пытается поиграть.

Юля не спешит убирать свою.

И параллельно гладит себя рукой между ног.

Я ревную, — говорит Наташа, шевеля пальчиками по моим яйцам. — Но хочу так ещё. Ногами. Чтоб тебе было недостаточно нежности. Чтоб ты хотел больше. Чтоб умолял.

Две ухоженные женские ножки ласкают меня, мой член и все что вокруг. Скользят, меняясь местами. Придумывают движения на ходу, как лучше, яростней и больней меня распалить. Возбудить до полной потери воли.

Юля тянется в темноту рядом, достаёт полупрозрачный тюбик. Выжимает смазку.

Обильно на ступни себе и Наташе.

Затем на мой ствол. Смазку блестит. Холодит.

Пробуют, ловят что мне нравится больше всего, внимательно следят за моими реакциями, играют.

Ты можешь от этого кончить? — спрашивает Наташа, видя как я изнемогаю от их прикосновений.

Конечно может, — отвечает за меня Юля.

Тем более, видишь, он похоже не ебался давно.

Ревность в Наташе в итоге побеждает.

Она отодвигает Юлину ногу.

Все. Хочу тебя сама. Одна. Иди ближе.

Я придвигаюсь.

Мы садимся лицом друг к другу, оба раздвинув ноги, максимально близко — так, что моя мошонка касается ее влажной щели. Наташа берет мой член рукой и наклоняет к своей девочке. Прижимает ладонью. Водит моим стволом по клитору и вокруг. Сгибает ногу и подносит ступню к моему лицу. Проводит пальчиками ноги по моим губам. Проникает ими мне в рот.

Покусай, — стонет она. — Ещё одна наша поза.

Мой ствол плавно скользит у неё между ног. Вне. Вдоль. Не внутри. Пульсирует. Бьется бешено. Я возбуждаюсь от ее ступни, от ее маленьких пальчиков у меня во рту. Слышу как хлюпает Юлина рука где-то за спиной. Наташа вдруг шлепает моим членом по своей щелке. Сильно. Ещё. Трёт нежно вдоль и яростно ударяет. Пауза. Трёт и ударяет. Я чувствую как она снова дрожит. Со стоном бьет моим вздыбленным стволом свою щелку сильней и чаще, сильней и чаще. Дольше, дольше, с амплитудой, приостанавливаясь иногда, увеличивая паузы, ожидание, потом поступательно разгоняясь снова, сильней и чаще, сильней и чаще, достигая бешеной скорости. Сама дрожит под ударами все отрывистей, продолжая избивать свою нежную щелку моим твёрдым членом. Стон её становится непрерывным. Переходит в визг. Бьет свою щелку автоматной очередью, непереставая. И взрывается с коротким криком. Дышит, закрыв глаза.

Мой остановленный член вздергивается напряжённо под укротившей, использовавшей его ладонью, прижатый плотно к подрагивающей щелке моей красивой бывшей жены.

Хочешь кончить? — протягивает она. Ослабляет ладонь, отпускает.

«Ты кончишь сегодня только в меня. Внутрь. В мою нежную девочку, она изнывает, чтоб всосать твою сперму. Только так. Либо тебе не кончить совсем, я не дам. Понял? Выбирай».

Она опять растягивает пальчиками свою тонкую девочку. Показывает мне розовое, рвущееся внутри.

«Мечтаешь кончить сюда? Я знаю. Хочешь пустить в меня фонтан… Вот сюда. В нежно-розовое… Видишь, моя ласковая щелка сильней твоей воли, сильней всех твоих охуенно правильных рассуждений. Одна моя тесная, узкая щелка. В которую ты хочешь вставить и будешь хотеть вставить всю жизнь».

Она тянется и берет мой член двумя руками. Умелыми и игривыми, сука, руки. Всегда точно знающими, что с ним сотворить. Встает на колени. Хочет, чтоб я встал над ней в полный рост. Поднимаюсь. Ловит губами мой член. Дразнит. Лижет. Хватает. Сосет.

Слюна тянется неровной блестящей нитью к ее полураскрытым влажным губам — от моей синеватой, налитой до предела головки.

Смотри, — говорит она, оторвавшись на миг. — Приятно, что я на коленях? Сосу тебе. Красивая сучка. Чувствуешь себя главным? Приятно тебе? Что я на коленях, тянусь к твоему стволу, хочу его… Или нет, наоборот, я отказывалась сосать, не хотела, но ты заставил, смотри, смотри, засовываю его себе в рот, нехотя, через силу, завоёванная тобой эротичная сучка, была дерзкой, выёбистой, и тут сосу тебе с удовольствием, послушно, по-настоящему, с любовью… По принуждению. Чувствуешь власть? Надо мной, дерзкой красивой тварью. Очень послушной теперь. Ты когда-то заставил силой меня сосать, брать твой ствол губами. Практически насиловал их, мои пухлые развратные губки. Каждый день. А потом я полюбила сосать тебе. Сейчас я уже готова унижаться и подчиняться, чтоб только ты давал мне свой член. Вставлял в мой ротик. Хоть иногда. Скажи, как ты хочешь. Как мне сосать? Я хочу унижения от тебя. Прямо сейчас. На коленях, с твоим крепким стволом во рту.

Я не смог сдержать стон. Она меня истязает. Заводит. Как же она умеет играть… Мы уже там, в ее реальности. Я приказываю: соси. Соси нежно, как следует. Бью раскрытой ладонью ей по щеке. Слегка. Хватаю за волосы. Шею. Соски. «Соси. Долго. Нежно. Ласково. Соси как следует, мне надо чтоб ты сосала. Чтоб дососала, мне надо кончить».

Нет, говорит она. Я не дам.

Я снова бью её по щеке. Посильней. По соску. По тонкому плечу. «Соси. Сучка непокорная». Сосет нежно. Бью ее все равно. «Я же сказал — нежно… Нежней. Ты разучилась что ли?» Крепко держу ее за волосы и насаживаю ртом на свой член. «Нежней. Слышишь меня? Нежней». Она сосет нереально ласково. Космически. Бью ее все равно. От желания. От зверской нужды покорить, подчинить. От нужды получить от неё невозможное. Бью хлестко, до красноты. «Ещё нежней. Ты умеешь ещё ласковей, ещё сучка ласковей, ты плохо стараешься». Бью, не жалея. Сейчас она это делает так, как никто и никогда никому на земле.

Вот так, ещё, ещё, мой страшный стон.

Моя рука на ее лице, рядом с втягивающими мой ствол губами. Нестерпимо. Нестерпимо.

Ещё бы секунда — и взрыв. Она почувствовала. Остановилась. Замерла. Миллиметровое касание самым краешком её ногтя сдетонировало бы в этот миг. Но она знала. Не двигалась совершенно. И я сдержался. Сдержал.

Я хотел ударить ее побольней. Но понял, что сразу кончу, если сделаю это. Не сдержит ничто.

А я обязан кончить в неё. В саму. Влить. Словно пущенная в неё моя сперма унизит ее больней, чем самые хлесткие пощечины. Мне надо было в неё. Это было уже не желание. Крайняя нужда. Жгучая. Зверская. Жизнеобразующая. Нужда в ее близком, родном теле. Оставить в нем, бесподобно красивом, себя. До последней капли…

Она положила меня на спину. Встала надо мной во весь рост. Дождалась, когда ствол чуть остыл, дала успокоиться. Я почувствовал её прохладные пальцы, направившие мою силу пульсирующей стрелой вертикально вверх. Не спешила насаживаться — а член снова пылал, и дергал, рвался из ее руки. Замерла, вставив в своё мокрое лоно одну лишь вишневую вздыбленную головку. Садилась издевательски медленно, укрощая, управляя, позволяя протиснуться сквозь ее скользкую, горячую, любящую тесноту… Давая прочувствовать, как она бесценна. Как бесценна ее страстная женственность — для меня и для целого мира. Как бесценно ее согласие впустить, принять, приютить меня. Я стонал от каждого ее полудвижения. От каждого миллиметра, на который она давала мне проникнуть, и на который потом отстраняла, отпускала назад, и снова слегка подталкивая принимала обратно в себя, в свою жизнь, внутрь — стонал в голос, не в силах сдержаться от этого водоворота тепла и боли, стонал под ней как никогда никогда в жизни. Наташа

двигалась с наслаждением. Со словами. Глядя прямо в моё лицо.

«Ммммм… как ты стонешь… от того, что я здесь, что даю тебе… Не даёт тебе там никто в твоем фешенебельном центре Москвы, что ли? Не можешь завести себе подружку? Так занят? Или не хочешь? Никого не хочешь пробовать после меня? Может, знаешь, что ни одна сучка не сделает твой ствол счастливым после такой охуенной, как я. После моей уникально тесной ебливой полоски? Как ты стонешь… Словно умрешь, если я остановлюсь. Мне нравится… У тебя очень давно не было женщины, я чувствую. Видишь, какая я чуткая? Настоящая. Я чувствую всё про тебя одной своей…»

Я стонал. Невозможно. Я готов был кончить в любую секунду и одновременно страшно хотел сдержаться. Чтоб она дала ещё, ещё себя, хоть жалкую невесомую каплю, чтоб не позволяла мне взорваться так просто. Я хотел чтоб длилось вечно — вот так, близко, нестерпимо, на острой ранящей грани. В ней. В жизни не может быть большего счастья, не бывает.

Она двигалась своим тонким телом по моему каменному стволу осторожно. Плавно. Изящно и изощрённо. Чувствуя каждую взбухшую вену. Грохочущий, рвущий их пульс. Чувствуя всё абсолютно, даже то, что я никогда в жизни не смог бы уловить и определить. И шептала мне непрерывно. Сама распаляясь.

«Хочешь меня? Смотри, как ты хочешь меня. Тебе надо меня сейчас. Да. Мне нравится, что ты без меня ничто. Не можешь. Не сможешь. Не можешь уже без моей пизды. Смотри. Я сделаю с тобой что хочу. Чувствуешь меня? Чувствуешь ты, какая я женщина? Отвечай. Иначе уйду, соскочу с тебя. Говори. Хочу слышать. Какая я женщина для тебя сейчас. Родная? Что ты чувствуешь? Сдохнешь без меня? Громче. Еще. Отвечай. Я нужная? Страшно нужна тебе сейчас, да? Стой, стой, нет, это не все, я не даю тебе кончить. Так возбуждает видеть, как ты бешено хочешь меня. Как зверь. Чувствовать, как страшно нужна. Ты покорный зверь теперь. Приручен. Ты на цепи. Пристегнут к моей пизде. Она для тебя как наркотик. Навсегда. Я уничтожила бы тебя своей щелкой. Отлучила. Но тебе повезло, что я люблю твой ствол. Пока люблю его. Горяченный. Иди ещё, внутрь, нравится тебе? Что там во мне, скажи… Говори. Я сама на грани от твоего члена, от того как я его мучаю, от того что могу с ним сделать, как могу мучить по-настоящему страшно и больно, безжалостной властью, и как ему меня будет надо сильней и сильней, все безумней и больше. Мне нравится быть нужной ему. Необходимой.

Буду мучить его всю жизнь. Не пускать. Чтоб ты изнывал снаружи… Плакал от обиды. От бессилия, злости. Был отвержен. Унижен. И просился в меня. Умолял. Чтоб жалел, что посмел оставить меня когда-то. Мою щелку, без которой не можешь. По которой страдаешь теперь… Нравится тебе страдать по моей щелке?.. Аааа, я кончу сейчас от твоего члена, нет, нет, иначе и ты не удержишься, скажи мне, что хочешь ещё. Ещё. Это как качели. Мне нужен твой член внутри. Всегда. Скажи, хочешь быть во мне навсегда? Хочешь, чтоб давала тебе всю жизнь? Доставляла наслаждение самой собой, своим нежным красивым телом? Чтоб сосала тебе всегда сочно? Это ты любишь?.. Стоп, стоп, не двигайся, ты не кончишь, не прямо сейчас».

Она замерла.

«Сейчас я отпущу твой ствол, выпущу его наружу, и дальше ты все делаешь сам. Что хочешь. Делаешь что угодно со мной. С любыми моими дырками, со всем моим гибким, присвоенным тобой телом. Как тебе надо. Пусть даже как никогда у нас не было. Как будто я женщина для одного тебя и всё стерплю. Что угодно. Лишь бы ты насладился мной. Убей меня, задуши, если ты так захочешь. Если настанет такой момент. Или как будто я последняя женщина на земле. Последняя, кого можно отъебать. Последняя, чье тело взять, кем владеть, из кого добыть недоступное наслаждение. Страшное. Я последняя. И тебе повезло меня поймать. Захватить. Теперь ты хочешь получить все, будешь делать со мной что угодно, немыслимое, жестокое, неизвестное даже тебе. Потому что хочешь от моего тела всё, прямо сейчас, и не знаешь, как это получить. И куда это заведёт. Но тебе это надо. До рвоты, дрожи, исступления, крови, психоза, уничтожения, смерти, до ты сам не знаешь чего — тебе нужно моё единственное хрупкое дающее эротичное тонкое женское тело».

И она дала моему измученному стволу выпасть. Я был весь в огне. Теперь я знаю что это такое.

«А я обречена. Я знаю, что чтоб я тебе ни дала — тебе будет мало. Ты не остановишься…»

Я грубо развернул ее — к себе спиной. Схватил за предплечья. Отжал максимально назад. Она выгнула спину и оттопырила свою порно-задницу мне навстречу.

Шептала: что ты хочешь сделать со мной? Я боюсь. Немного боюсь. Больно. Но делай. Я твоя. Я отдамся вся, отдам тебе такое, чего ты не видел, чего боишься сам, отдам всё. Только это не утолит. Хочешь меня уничтожить? Хочешь разорвать всю меня своим бешенвм членом? Но я знаю, я женщина, я чувствую — тебе теперь мало просто меня отъебать, да? Будет мало всегда. Избить, изнасиловать, даже убить — недостаточно все равно. Не удовлетворить. Я все знаю и боюсь. Но ты сделаешь все равно…»

Я держал ее крепко, почти выламывая ее локти, просунув под них свою руку, которая подвесила её словно на дыбе, я знал как ей больно от каждого вздоха, она могла только извиваться, гнуться, выгибать дугой свою хрупкую спину, выступая лопатками остро, красиво, выставляя все дальше, покорней, безнадежней свои гордые вожделенные полушария, ставшие совсем беззащитными, чтоб хоть как-то облегчить боль, которую я ей сейчас причинял — и скорее случайно я ткнулся членом в ее сжатый от страха анус, почувствовав горящей головкой смазку, она предвидела, целый шматок — жгучий, холодящий, густой…

И облепленный, вмиг ставший скользким ствол не остановился, вдавился-влез туго, однако уверенно, быстро, вонзился дальше, втолкнулся на всю длину, она вскрикнула, но не отстранилась, я качнул ещё, не щадил, мне нужно было все, вся она, владеть и обладать, я схватил её горло свободной рукой, ещё туже задрав ее локти, она выгнулась сильней всей спиной и круглой беспомощной задницей, и мой ствол сам вклинился в ее щелку, почувствовал как течёт, как она любит… Я не мог не вставлять, не толкать, не долбить. Мне словно надо было достать что-то у неё внутри. Я понимал, что уже не сдержать.

Как зверь кричал, кусал ее хрупкие плечи, кричал от неминуемого взрыва, ближе ближе ближе ближе, делая своими спонтанными движениями ещё больней её плечам, но она шептала мне, постепенно разгоняясь до рычания, до звонкого хрипа — да, да, ты кончишь в меня, только в меня, я знаю сколько там, пожалуйста, как же больно ты меня держишь, если б не член внутри я уже была б без сознания — нет, без пожалуйста, это все мое, до капли, ты никуда не уйдёшь из меня, ты будешь долбить меня, рвать и терпеть как я терплю боль, держать и долбить, как я хочу, и кончишь в меня всем собой, всем что ты есть…

Да, да, я все чувствую, как он хочет, как весь ты хочешь, не отпускай, ебни сильней, до самого самого конца, да, еще, ещё сильней, не останавливайся, ты зальёшь всю меня внутри, прямо сейчас, скоро, все нежное, что я тебе показывала, чем дразнила, в то розовое и натянутое, рви, не жалей, мне похуй на все, хочу твою сперму, всю твою страшную силу в себя, вперемешку с своей собственной кровью, да, да, вот так, ещё больней, боже какой он огромный сейчас, как будто конский, я люблю твой ствол, ударь до предела, до изнеможения, глубоко, да, глубже, ты успеешь ещё, ты можешь, бей, бей, да, больше не сдерживайся, да, я потеряю сознание сейчас кажется, ещё до конца, умоляю, умоляю, залей меня, это все мое, тебе не надо сдерживаться никогда больше, боже как там горячо…

Я кричал, кончая в неё. Сотрясался. И чувствовал, как сотрясается в ответ вся она. Как она отдалась.

Невозможно было представить, насколько глубоко в ней я сейчас. Насколько глубоко в ней бьет, бьется мой неостановимый ключ.

Пиздец.

Первой подала голос Юля.

«Ну вы даёте. Я кончала на вас целый час и не могла остановиться».

Мы еле дышали.

Наташа отстранилась и мы оба почувствовали ручей спермы из неё на темные половицы. Она собрала из горячей лужицы рукой, попробовала на вкус. Ещё раз то же самое из своей трепещущей щелки. Встала. Сказала мне: не думай, что это все. Мы только начали.

И ушла в ванную.

На кой хрен мы разъехались, была первая моя мысль по возвращении на землю. Почему? Какой бы она там ни проявлялась неидеальной женой из-за тысячи своих качеств — если она так ебется со мной, то уже не важно, как там все остальное. Все остальное может быть как угодно, если у неё для меня вот это. Вот такая неутолимая страсть. Такая уникальная близость. Такое проникновение, искренность, боль. Куда я собрался? Такого как с ней нигде в мире для меня больше нет. Мне нужна она ещё ближе, а не кто-то ещё. Если это вообще возможно — ещё ближе. Но я хочу пробовать. С ней. Пытаться.

Вернулась мокрая и сияющая, когда я ещё не вполне отдышался. На ней были те самые чёрные чулки почти до плотных ягодиц, и приспущенная до середины попки веревочка трусиков. Туфли на шпильке, разумеется. Красивая голая грудь.

«Я знаю как повернуться, чтоб ты снова сошёл с ума. Смотри…»

И легла на диван, на бок. Задница крепким сердцем ко мне во всей своей изогнутости, сексе и красе. Тонкая узкая щелка, которую она приоткрыла, оттянув тонким пальчиком трусики чуть наверх. Аккуратная, нежная, гладкая…

«Отъеби меня прямо в них, не снимая. Отогнув нетерпеливо. Не тратя на них ни секунды. Ты же бешеный, тебе не терпится в меня опять…»

И я тут же вставил ей снова.