Глава 10. Тетрадь Ани

Копирование и распространение
без разрешения автора запрещено!
Глава 10.
     Тетрадь Ани     В школу я шла с радостью. Все какое-то разнообразие в жизни. В течение лета я почти ни с кем из одноклассников не встречалась и очень удивилась, увидев, как все изменились. Ленка та, вообще, стала совсем другая, такое хозяйство впереди заимела, пацаны глаз оторвать не могут. А сами мальчики, это уже не те угловатые подростки, с которыми мы носились по классу минувшей весной.
     Бог мой, что они с нами вытворяли! Сколько пуговиц на платьях оторвали, не сосчитать. Мать все удивлялась, почему отрываются пуговицы только на груди, почему с рукавов не отрываются. Что пуговицы! Лидке однажды оторвали застежку от чулок. А с Людки, ей богу, не вру, сняли лифчик и до конца уроков не от- давали. Вот какие у нас мальчики. Точнее, девочки.
     Первого пришли все расфуфыренные. Банты, как в первом классе. Фартучки белые. Носочки, туфельки - загляденье. Платья такие куцые, что можно только стоять, если нагнуться, то укол в попку можно делать без дополнительного раздевания, вот она - ягодичка, перед глазами, а если сесть, то тянуть подол книзу и сжимать коленки не нужно, это все равно глупо и бесполезно, дома об этом надо было думать и одевать трусишки чистые и покрасивее.
     Представляю, как это действует на наших мальчиков.
     Мои отношения с Андреем совсем разладились. За все лето мы встречались три или четыре раза. Самой памятной была встреча в дюнах. Тогда, когда у нас едва не случилось... Это самое. Но почему-то именно после этого Андрей и стал меня чураться. Может, он обиделся, что так случилось? Но разве я в этом виновата? Скорее, это у него не получилось. Может, из-за этого он и стал иначе ко мне относится? А еще мне сказали, что он ходит со своей одноклассницей. Грустно.
     Зато у меня теперь есть поклонник. Странно, но он мне даже снится. Я ему об этом сказала, а он ответил, что я ему тоже снюсь, только каждый день. Все сны, правда, для детей до шестнадцати, так он выразился, когда я попросила его рассказать сон.
     Вечерами я часто хожу к нему в гости. Тайком, правда. Неужели никто еще не знает? Мне кажется, я в него понемногу влюбляюсь. Я привыкаю к нему. Мы сидим все на той же скамейке, иногда подолгу. Сначала тихо разговариваем, потом как-то так происходит, что мы начинаем целоваться. Он усаживает меня к себе на колени, начинает гладить то грудь, то ноги. Но он послушный, и я могу остановить его в любую минуту. Не то что Андрея. С тем доходило до слез.
     Становится холоднее и уже несколько раз он предлагал мне зайти в дом, попить чаю, согреться. Я отнекиваюсь, в дом я боюсь.
     Недавно была такая лунная ночь. Мы сидели и тихо разговаривали. Было холодно. Он набросил мне на плечи свой пиджак и все удивлялся, почему я не хочу зайти в дом.
     - Ведь там тепло, я печку протопил, - говорил он.
     - Нет, сегодня нет, - отвечала я.
     - Ну нет, так нет, будем всем своим видом отгонять зиму.
     - Как отгонять?
     - Ну, она увидит, что мы тут сидим и не боимся ее и не придет в наши края.
     - Да, хорошо бы.
     - Анюта, ты заметила, что лунные ночи никогда не бывают теплыми?
     - Нет, не заметила.
     - А вот понаблюдай. Даже летом лунные ночи обычно холоднее.
     - Хорошо, понаблюдаю. Если будет с кем.
     - Давай со мной, если хочешь. Ты, кстати, как, всегда ночуешь дома?
     - В смысле?
     - Ну, было ли такое, чтоб ты ночевала где-нибудь на природе, чтоб в поход с ночевкой и все такое?
     - С ночевкой? Было - один раз.
     - Небось, спали в одной палатке с мальчиками?
     - Нет, что ты, в разных.
     - Целовались, отойдя от костра?
     - Может кто и целовался, не знаю.
     - А с Андреем ты как?
     - Что "как"?
     - Не ночевала на природе?
     - Нет, я же сказала, это было один раз и Андрея с нами не было.
     - Ну, не сердись. Знаешь, почему я спрашиваю?
     - Не знаю.
     - Я ревную тебя к твоему мальчику. Я хочу быть на его месте. Быть таким же молодым, чтоб ты меня также любила, как его. Как жаль, что мое время уже прошло и не могу рассчитывать на твою взаимность.
     - С чего ты взял, что ты старый? Тебе ведь только тридцать.
     - Да! Ты знаешь я совсем не ощущаю своего возраста. Вот, нет груза лет.
     - А чего же ты тогда?
     - Что?
     - Говоришь, что старый.
     - Мне кажется, что ты так думаешь обо мне.
     - Совсем не думаю.
     - Анюта, а ты смогла бы меня полюбить?
     - Ну, я не знаю, я ведь тебе уже говорила.
     - Я бы тебя на руках носил.
     - Я и так сижу у тебя на руках.
     - Ты чудо. Дай, я тебя поцелую.
     - Ну что ты делаешь? "Поцелую", а сам что?
     - Что?
     - Ничего. Рука твоя где?
     - Нигде. Ее нет здесь. Она, может, живет своей жизнью.
     - Саша, ну не надо. Ну, пожалуйста.
     - Анюта, милая, я влюблен в тебя. А он тебя так трогал?
     - Не помню.
     - Значит, трогал. Почему же мне ты не позволяешь?
     - Потому что нельзя.
     - А если хочется?
     - А если хочется, то перехочется.
     - Анюта, я только об одном тебя попрошу.
     - О чем? Ах, Саша, ну, не надо. Ну, что ты делаешь. Пусти, я рассержусь.
     - Ну я чуть-чуть, ну, не сжимай мою руку. Ну, пожалуйста, я люблю тебя.
     - Саша, ну, Саш.
     - Как у тебя тут горячо, а говоришь, что замерзла.
     - Это у тебя рука горячая. Саша, не надо.
     - Аня, я хочу посмотреть.
     - На что посмотреть?
     - На то, что трогаю сейчас.
     - Ты с ума сошел.
     - А что? Пальцами можно, а глазами нельзя?
     - Нельзя.
     - А пальцами?
     - И пальцами нельзя!
     - Но мои пальцы там.
     - Вот и убери их!
     - Ни за что на свете. Знаешь, что?
     - Что?
     - У тебя очень красивые ноги. И здесь, и здесь. А тут - нет слов.
     - Но это уже и не ноги.
     - А что?
     - Скорее, живот.
     - Нет, живот выше, живот вот тут.
     - Саша, ну перестань, ну, что ты делаешь.
     - Проверяю, где живот.
     - Саша, а как ты думаешь, который час?
     - Наверное, полпервого.
     - То-то и оно. Бечь пора. Пусти-ка меня, миленький.
     Тетрадь Наташи
     Шестое октября. Что это за день? Не в этот ли день Кутузов оставил Москву?
     Не в этот ли день одна Анна бросилась под поезд, а другая пролила масло?
     Нет? Тогда почему именно в этот день я стала женщиной?
     Меня никто не гнал. Сама пошла. Сама. Он как сказал? "Хочешь - приходи, не хочешь - не приходи". И я пришла. Значит, что? Захотела? Захотела. Смотрю на себя в зеркало, вспоминаю, как это было и жалею себя, дуру набитую.
     Хорошо помню, как подошла к калитке их дома. Он уже ждал меня. Видимо, запер свою собачонку, чтоб не залаяла. Озираясь, открыл калитку, взял меня за руку, словно боялся, что я убегу и повел в дом. Остальное было, как во сне.
     Праздника потери девственности не получилось. Сразу посадил меня на кровать, словно это было единственное место, куда можно усадить пришедшую в гости девушку. Руки его дрожали, он не мог справиться с застежками и пуговицами.
     - Зачем ты столько на себя надела? - спросил он раздраженно.
     Знал бы он, как долго я одевалась, оценивая ту или иную вещь, исходя прежде всего из того, что все это он увидит, а, главное, снимет с меня. Но он все так и не стал с меня снимать. Так я и вошла во взрослую жизнь, в чулках, в лифчике и в комбинации. Комбинация и пострадала больше всего. Простынь я кое- как застирала, а комбинацию пришлось засунуть в полиэтиленовый мешочек и положить в сумочку. Домашнее задание.
     Ваши ощущения, мадам?
     Все-таки больновато. И стыдно. От того, что впервые голая, что крови столько.
     Ваши мысли, мадам?
     А вот это я помню хорошо. Подумалось, что я похожа на цыпленка на сковородке. Так же широко раздвинуты ноги, такая же беспомощная. Еще подумалось, что ска- зала бы моя мамочка, увидев меня за этим занятием.
     Чего Вам больше всего хотелось, мадам?
     Больше всего хотелось, чтоб он прекратил, я даже сказала ему об этом, в ответ он задергался еще резче, бессвязно шепча что-то вроде "сейчас, сейчас, нельзя же так, потерпи, я уже не могу остановиться, я сейчас". И я потерпела. По его исказившемуся лицу я поняла, что он пересекает финишную ленточку, но там, в себе, я так ничего не ощутила, кроме все той же боли.
     Чего Вы больше всего боялись, мадам?
     Забеременеть. Все его сказки про предосторожности остались сказками. Он сделал все, что хотел и обо мне не думал. Потом я долго пыхтела над своим календарем, пока не убедилась, что мне просто повезло.
     Что бы Вы хотели добавить из глубоко личного, мадам?
     Из глубоко личного мне хотелось бы отметить, что пальцем у него получалось куда лучше. Увы!
     Две недели после этого знаменательного, но невеселого события я с трудом приходила в себя. Мишка требовал свиданий, я ему отказывала. Мне уже сообщили, что он ухлестывает за Катей. Да я и сама это видела. Наконец, мы встретились вечером, это произошло, скорее, случайно. Не исключено, что он просто подстерег меня возле моего дома. Около часа мы ходили с ним по улице. Говорили так, ни о чем. Он мне был неприятен. Он был похож на лиса.
     - Ты как? - спросил он осторожно.
     - Что - "как"?
     - Ну, это... Ты не залетела? - выдохнул он испуганно.
     "Залетела! Еще как залетела!" - хотелось мне сказать ему. "Что связалась с тобой - залетела! Что дала тебе - залетела! Что дура я - залетела!"
     Но я этого не сказала.
     - Вроде нет. Да и рано еще... - прошептала я.
     - Так, может, нужно провериться... - прошипел этот змей.
     - Проверься. Отчего не провериться. - усмехнулась я.
     - Ты все шутишь. Ведь, чем раньше, тем лучше.
     - Я про это и говорю. Чем ты раньше проверишься, тем лучше.
     - На предмет чего ты предлагаешь мне проверяться? - обиделся Мишка.
     - Да уж не знаю, какой тут нужен врач? - меня разбирал смех.
     - Какой врач? - переспросил Мишка.
     - Ну, может, есть такой, который проверяет трус человек или нет.
     - С чего ты взяла, что я трус?
     - А то! Трус, конечно. Неужели ты сомневаешься? - мне хотелось уколоть его.
     - У тебя нет оснований так говорить.
     - Это у тебя нет оснований возражать.
     - А что я должен - жениться на тебе?
     - Сударь. Вы в девятом классе. Жениться! В колонию б не попасть.
     - Я же не изнасиловал тебя. Причем тут колония?
     - Еще скажи, что я сама к тебе пришла.
     - Да, ты сама пришла.
     - Да ты прямо рад этому. Какая спасительная мысль, да?
     - Не пойму, отчего ты такая злая?
     Действительно, отчего я так злилась на него? Ответ пришел сам собой.
     - Потому что любви у тебя ко мне Мишенька нет и не было.
     - Неправда. Я любил тебя.
     - Вот именно "любил". Те десять минут, что мы были в постели.
     - Напрасно ты так.
     - Ничего не напрасно. Кот ты. Вот ты кто.
     - В смысле?
     - Лидочку охмурил, потом за меня взялся. Теперь Катенька на очереди. Кот.
     - Кто тебе такое сказал? Ничего такого у меня не было.
     - Мишка! Врешь-то зачем?
     - Не вру.
     - Вдвойне врешь, раз не признаешься.
     - Выдумываешь ты все. Успокойся. Пойдем в садик.
     - Никакого садика больше не будет.
     - Да?
     - Да. И насчет колонии не беспокойся.
     Теперь мы шли молча. И вдруг я ощутила, что он доволен, что он рад тому, что наши отношения разлаживаются. И что, вроде, он ни при чем. Что я сама.
     Что же, помогу ему - подумалось мне.
     И, набравшись смелости, сказала я ему:
     - Миша, ты не приходи ко мне больше. Я не люблю тебя. И ты меня не любишь. Не надо нам мучить друг друга. Живи своей жизнью. А я буду жить своей. Забудь то, что было. Если сможешь, конечно. Я не жалею о том, что случилось. Не требуй от меня больше ничего. Ты свое получил. И мне наука. Вот так.
     Он молча стоял рядом. Затем он сказал:
     - Это ужасно. Прости меня, если можешь.
     - Прощаю, - сказала я.
     - Будем хоть друзьями? - шепнул он.
     - Просто знакомыми, - ответила я.
     - Даже так? - спросил он
     - Даже так.
     Не знаю, почему, но когда я пришла после этого домой, мне стало легче. Будто сдала трудный экзамен. И уже следующие недели показали, что наш разрыв все равно был неизбежен. Теперь, уже не таясь, Мишка переметнулся к Кате, стал активно ухаживать за ней, даже с Лидкой начал общаться. У меня на сердце осталась горечь, но я ни о чем не жалела. Может, я, сама того не сознавая, хотела расстаться с девственностью, и природа вывела меня на Мишку, как самого опытного среди всех моих сверстников.
     Я ни о чем не жалела.
     В самом конце четверти Катя позвала меня на свой день рождения. При этом она заговорщески шепнула мне, что позвать меня ее попросил Игорь. И что она думает, что он сохнет по мне. Я ответила, что приду, только Игорь тут ни при чем. Почему не пойти, подумала я, прежде я всегда ходила к ней, вечеринки у нее всегда проходили интересно.
     Нас было двенадцать душ. Шесть мальчишек и шесть девушек. Катя усадила меня рядом с Игорем, что-то возражать было бессмысленно, так как было ясно, что пары уже распределены. Рядом с собой Катя посадила Мишку, он лез вон из кожи, чтоб ей понравиться. Я отметила, что совсем его не ревную. Значит, я все сделала правильно, подумалось мне. Игорь принялся бурно ухаживать за мной, чем, признаться, удивил меня. Я всегда к нему хорошо относилась, но мне казалось, что он не обращает на меня внимания. Но я, видимо, выпила лишнего. Или мальчишки незаметно плеснули в шампанское водки. Иначе я ничем не могу Объяснить, все, что произошло потом, когда начались танцы, и компания стала расползаться по комнатам, создавая клубы по интересам. Одни интересовались, выдержит ли вешалка, если на нее опереть спиной девушку и долго целовать ее взасос, другие стали проверять стулья на прочность, усаживаясь на них вдвоем, сначала парень, а к нему на колени девушка, более предприимчивые заняли две другие свободные комнаты, где стали общаться в трудных условиях, без света, на ощупь. И когда Игорь предложил мне выйти на балкон, я согласилась, мы с ним отнесли на кухню тарелки, где застали моего бывшего любовника в очень и очень динамичной сцене с Катей, причем поразило не то, что и как они делали, а то, что в качестве приюта для амурных дел, в качестве основы, они использовали кухонный стол. И вновь я не ощутила даже укола ревности. Свежий воздух на балконе показался свежим вдвойне. Я оперлась на перила и дальше произошло то, что я не могу связно объяснить. Говоря коротко, Игорь подошел и обнял меня сзади. Он стал ласкать меня и я, странное дело, совсем не противилась, мне были действительно приятны его ласки, я стала отвечать ему, он же неожиданно повел себя так решительно, что уже через несколько минут гладил меня там, где прежде меня касался только Мишка. Его руки, его пальцы довели меня до полу- обморочного состояния, я помню только одно, мне было очень хорошо, я пережила такие ощущения, которых не было даже с Мишкой, хотя он тоже меня так ласкал.
     С другой стороны все это обеспокоило меня. Все ли у меня нормально? Почему полное слияние с Мишкой не дало мне той радости, которую я получила от рук Игоря, или даже от рук того же Мишки? Словом, не болезнь ли это? Почему я испытываю столь сильные чувства от ласк руками, почему не было хоть доли этой радости при настоящей близости?
     Это теперь меня тревожит.
     Тетрадь Игоря
     Какая девочка идет впереди меня! Какая короткая юбочка тесно облегает ее попку. Какие ножки! Век бы так шел и смотрел. Девчонка, видимо, еще не привыкла к такой короткой юбке и через каждые десять шагов (я специально посчитал!) она незаметно (как ей, видимо, думается) опускает руки и, ухвативши пальцами самый низ юбки, слегка тянет ткань вниз. Через десять шагов - снова. Я думаю, какая это каторга - быть женщиной. Это все равно, как если бы я через каждые десять шагов щупал бы ширинку у себя на брюках. Сказали бы, чокнулся, что ли?
     Наш класс на втором этаже. Иногда я специально подстерегаю какую-нибудь девушку, чтоб пойти вслед за нею вверх по лестнице. При этом я рассматриваю ее ножки, едва прикрытые коротким форменным платьем. Девчонкам не нравится, что их заставляют носить форму, они напяливают на себя эти ужасные брюки, но я благодарен всему педагогическому коллективу за то, что постоянно имею возможность вот так пройти вверх по лестнице, тайком оглядывая девичьи бедра. Особенно хорош бывает обзор, если точно рассчитать дистанцию, когда она уже повернула на второй пролет, а я еще преодолеваю первый, но нахожусь почти на самом его верху. Тогда она проходит почти прямо надо мной, и я смотрю вверх и вижу все. Не просто ножки до какого-то там уровня, а все. Все, что на ней надето. Правда, девчонки знают о наших проказах, стараются пройти побыстрее, придерживают руками платье, после поворота жмутся к стенке, но у меня есть еще один хитрый маневр - я иду им навстречу. То есть она идет вверх, а я вниз. На моей морде сплошная святость и смирение, я мечтаю о высоком, я хочу стать партийный пропагандистом, и мне ни к чему ее ножки, пусть она и не думает... И снова я ловлю ее на повороте. Только она этого уже не ждет. Конечно, сеанс при этом получается очень коротким, почти моментальный снимок, но зато какой!
     С некоторых пор меня беспокоит моя страсть подглядывать. Особенно это стало проявляться после истории с Зиной и физруком. Раньше я натыкался на парочки вроде бы случайно, но после Зины и физрука я стал делать это преднамеренно.
     И это плохо. Боюсь что, я болен. И никому об этом не скажешь. Вылечиться просто. Раз, и прекратил. Но прекратить не получается. Как у алкашей или у курильщиков. Снова и снова и отдаюсь этой страсти, которой стыжусь после и которую вожделею до.
     Я понимаю, что это мерзко, но ничего не могу с собой поделать.
     Я научился ходить бесшумно, как мышь. Оказывается, походка будет практически неслышной, если снять обувь и идти в одних носках. Даже при ходьбе босиком шуму больше. Я знаю, при какой погоде моя охота практически бесполезна. Дела идут плохо в лунные ночи, и это несмотря на все сказки про любовь при луне, также полный провал бывает при ветреной погоде.
     Места, где мои подопечные отдаются своей страсти очерчены довольно четко: пляж, стадион, детский сад, школьный сад. Хотя случаются совершенно неожиданные ситуации.
     Основной контингент моих подопечных - эти десятиклассницы нашей школы. Их кавалеры постарше, редко это сверстники. Чаще это матросы-пограничники или выпускники прошлых лет. Я удивился, сколько десятиклассниц уже не девушки. Неужели и мои одноклассницы в следующем году будут такими же?
     У меня есть слабое оправдание.
     Я никогда не спугнул ни одну из наблюдаемых мною парочек.
     Такая у меня болезнь. И я мечтаю от нее избавиться. И мне кажется, будь у меня девушка, которая, выражаясь простым языком, хотя бы раз в месяц давала мне, то мой порок отступил бы сам собой.
     Но у меня нет девушки.
     Мне хочется, чтоб моей девушкой стала Наташа. Она мне очень нравится. Сейчас она ходит с Мишкой, и я ее сильно ревную. Ведь он добьется своего и бросит ее. Это, как пить дать. Еще и ославит перед всеми. Эх, Наташа, Наташа!
     Но вчера произошло совершенно неожиданное событие. Мы собрались у Кати Слепко на вечеринку. У них большая квартира и ее мамочка, похоже, сильно любя Катю, разрешает ей созывать приятелей, чтоб отметить какой-нибудь праздник. При этом мамаша готовит все необходимое для стола, а сама с отцом уматывает до одиннадцати к их бабуле, которая живет в другом конце городка. Прежде я на таких вечеринках не был, но вчера меня позвали. Причем позвала Катя, сказав, что... Наташа хочет, чтобы я пришел. Когда она мне это сказала, я чуть не потерял дар речи. Подошла на перемене и тихо так говорит, что завтра у нее будет вечеринка, не хочу ли я при прийти. Бог мой, конечно, хочу! А в честь чего вечеринка? У меня день рождения, сказала Катя, потупившись. Приду, а кто будет? Будет двенадцать человек. Все из нашего класса. Согласуй все с Мишкой. Скидываемся по трешке, сказал Мишка и сам же мне ее занял.
     Я боялся, что мать не разрешит мне идти на вечеринку, но она сказала, иди, ты уже большой, причем как-то так, запросто. А потом, вообще, поразила меня, принеся из своей комнаты большую куклу. Вот, подаришь ей, сказала она, но зачем ей кукла, мама, она уже не играет ими, много ты знаешь, ответила мама и, как ни странно, оказалась права. Кукле Катя обрадовалась больше всего. Я очень нервничал, я долго гладил брюки, а рубашку мне, слава богу, погладила мать. Отец пшикнул на меня своим одеколоном, он называет это "пометить территорию", затем я долго расчесывал свою шевелюру, она никак не хотела ложиться ровно, и я услышал, как мама тихо сказала отцу: "совсем большой наш мальчик".
     Я нарезал в палисаднике цветов и торжественный, как жених, потопал к Катиному дому. Я не опоздал, но все уже пришли. Ждали только меня.
     - Поскольку я именинница, то я буду вас рассаживать, - сразу заявила Катя.
     - Давай, давай, рассаживай, муха-цокотуха, - ответил за всех Толян.
     - Здесь сядет Толик, здесь Люда, здесь Дима, здесь Света, тут Наташа, здесь Игорь, с этой стороны Марина, Леша, Таня, Володя, Миша и вот тут я. Здесь, во главе стола, сядет папа, а с той стороны - мама.
     И мы расселись согласно купленным билетам. Конечно, все заметили, что Катя нарочно усадила рядом с собой Мишку. Всем известно, (а мне особенно), что у Мишки с Наташей был "мур-мур", но, кто его знает, может, они поссорились. Словом, рядом с Наташей сидел я. Причем, я помнил, что сказала Катя в классе, и, если она не пошутила, то ничего странного в том, как она нас рассадила, вроде бы и не было. Однако мне показалось, что Наташе Катина затея не очень понравилась. Ну, да ладно, не важно, кто с кем сидит, важно, кто с кем спит. Так шутит Мишка. Он у нас спец по крылатым фразам.
     Одарили именинницу. Она включила магнитофон. Цветы, музычка. Застолье. Пирог на шестнадцать свечей. Катя, раздувая щечки, старательно их все задула.
     Вначале я чувствовал себя скованно.
     Проще всех было Коляну, Лешке, Мишке, Наташе - они тут завсегдатаи.
     Шампанское неожиданно ударило в колени, сделав их ватными. Но ненадолго. Раскрепостились все быстро. В том числе и я. Приятнее всего оказалось ухаживать за дамами, чего решительно потребовала именинница. Оказалось, нужно следить, чтоб у дам было налито в бокалы. Естественно, я стал ухаживать за Наташей. А она мне это великодушно разрешала. Вся красота праздничного стола померкла очень быстро. Начатые, но не доеденные салаты, недопитые рюмки и фужеры огорчили бы взгляд истинного художника, но оказалось, что все это вполне закономерно, просто вечеринка перешла в следующую стадию.
     Началось святое. Начались танцы. Под магнитофон.
     Здесь как будто весь воздух выпит,
     Нету дождика третий год,
     Напиши мне мама в Египет,
     Как там Волга моя живет.
     Какая песня! Какие глубокие стихи!
     Так и представляю маму, которая строчит письмо в Египет.
     Насчет Волги.
     Или вот эта.
     Тумбе ланэжэ тара-ра-ра-тата,
     Тумбе ланэжэ тара-ра-ра-папа,
     Падает снег,
     Ты не придешь сегодня вечером.
     Танцы, особенно медленные, это почти признание в любви. Ладонь на талии, на плече рука, касания коленей и бедер, вначале случайные, а потом согласно зову тела. Взгляд задумчивый, загадочный. Как Вас зовут, прекрасная незнакомка?
     Итак, начались танцы.
     Но перед этим Катина мама как-то виновато объявила, что они нас оставляют и уходят в гости к бабушке. Как жаль, побудьте еще с нами, нет? Вы уходите? Миша и Катя вас проводят. Возьмите с собой пирожка. Для бабушки. И вот Катя и Мишка возвращаются из коридора, на их физиономиях победное выражение. Они отправили предков на целых четыре часа. Ура! Как хорошо, что на свете есть бабушки и что их надо навещать.
     Лишь один танец прошел при ярком свете.
     Перед следующим танцем кто-то решительно щелкнул выключателем.
     - Зачем? - раздался капризный голос Людочки.
     Свет снова включили, вероятно, только для того, чтоб продемонстрировать, что, в принципе, свет включить можно.
     Но не нужно.
     И творение Эдисона снова погасло.
     Теперь настала очередь танцев впотьмах. Однако кто-то на кого-то наступил. Тогда Мишка с Катей сходили куда-то, причем отсутствовали они неприлично долго. Зато они принесли маленький ночничок и все дальнейшее происходило в его романтичном свете.
     Я несколько раз приглашал Наташу. Как это все же волнительно - ощущать под ладонью девичью талию. Это, почти как объятие. Как обещание чего-то большего. Из-за этого я люблю медленные танцы. Можно прижать девушку к себе поплотнее, и она, как правило, не возражает. Это танец такой. Можно.
     Я незаметно шевелю пальцами и ощущаю контуры ее лифчика на спине. Вот его заветная застежка. Если провести рукой по талии, так, едва касаясь, то можно почувствовать сквозь ткань платья верхнюю резинку ее трусиков. Если совсем обнаглеть и опустить ладонь вниз, скользнув по округлому бедру, то вот она, нижняя кромка этого же изделия. От этих шалостей мое естество в брюках сразу встает, и, если в другой обстановке я бы слегка отодвинулся, то сегодня, под влиянием шампанского и общей любовной атмосферы я смелею и, наоборот, прижимаю девушку к себе, так, что она не может не чувствовать моих отвердевших чувств, моих окаменевших желаний, вот она, моя торпеда, хочешь, она будет и твоей, хочешь, мы войдем с тобой в новый мир, где будем только ты и я. Ты, я и моя торпеда. Только дай мне возможность хоть раз выстрелить по-настоящему, так, чтоб моя торпеда достигла заветной глубины и оставила там свой пенно-белый бурун, чтоб от моего взрыва содрогнулась и твоя плоть, и чтоб ты укусила меня в плечо, в ключицу, чтоб заколотила пятками по дынькам моих ягодиц, чтоб имя мое ты выкрикивала со стоном, с визгом, с наслаждением, с ругательствами...
     Какие стыдные мысли.
     Но я видел такое. На пляже.
     Скромная девушка из десятого Б. И матрос с заставы.
     Похоже, ей было очень хорошо. Как и ему.
     Я возвращаюсь к действительности. Мы танцуем с Наташей. Мы танцуем скромно.
     Другие танцуют иначе.
     Толян с Людкой танцуют так, что это танцем назвать уже нельзя. Они просто стоят, обнявшись и слегка покачиваются в такт музыке. Она положила ему голову на плечо, а он уткнулся носом в ее волосы.
     Я так тоже хочу.
     А вон Мишка с Катей. После каждого танца они линяют на кухню. То чайник поставить, то тарелки отнести. Хозяйственные. Отсутствуют столько, что за это время можно отнести тарелки на берег моря.
     - Давай, пойдем на балкон, подышим воздухом, - тихо шепчу я Наташе.
     - Хорошо, только, давай, сначала отнесем свои тарелки на кухню.
     Я не совсем понял, связь балкона и тарелок. Это уже потом я допер, что она хотела посмотреть, что так долго делают в кухне Мишка и Катя.
     И мы взяли тарелки и пошли. Я нес тарелку в правой руке, она в левой. Свободной рукой я держал ее правую руку. Мы вышли из комнаты, у вешалки кто-то бурно целовался, мы прошли дальше. Дверь на кухню была закрыта, я толкнул ее ногой, она бесшумно отворилась, и мы вошли.
     Они были так увлечены своим делом, что не заметили нас. Сколько мы на них смотрели? Секунд десять, не больше. Но мы увидели все. Она сидела на кухонном столе, а он стоял к ней вплотную. Ее колени торчали по обе стороны от его зада. Ее праздничное платье было безжалостно задрано, смято до самой талии. Они целовались взасос, он заваливал ее назад, ее руки обнимали его спину, а его рука, та, которую мы могли видеть, дергала книзу ее трусики. Он их уже почти снял.
     Мы вышли из кухни, словно вылетели. Они нас, похоже, так и не заметили.
     Я чувствовал, как дрожит Наташина рука.
     - Так, где же балкон? - спросила она хриплым шепотом.
     - Сюда, наверное, - сказал я и потянул ее в другую комнату.
     И здесь дверь была открыта, мы вошли, какая-то парочка лежала на диване, они испуганно вскочили, девушка судорожно одергивала платье, парень возился с брюками, но мы быстро проскользнули к балконной двери, она легко отворилась, и свежий, прохладный, осенний воздух туго ударил нам в лица. Мы все еще держались за руки. Мы жадно дышали.
     Наташа перегнулась через перила, я подошел к ней сзади. И обнял ее.
     Чтоб согреть. Чтоб защитить.
     И она не противилась.
     И меня понесло. Я прижался к ней. Мои руки скользнули по ее талии и замкнулись на ее животе. Я передвинул левую ладонь вверх, еще вверх и совершенно естественно она оказалась на ее груди. Я люблю тебя, Наташа, прошептал я ей в ухо. Я люблю тебя, люблю давно, только ты этого не знаешь. Я стал целовать ее в ухо, в шею, в висок и снова в ухо. Я увидел, что она стоит, закрыв глаза, что это с ней, подумал я, люблю тебя, продолжал я свою песню, а моя правая ладонь как-то сама собой скользнула вниз по ее животу, по гладкой ткани ее нарядного платья, я почувствовал, как ее живот округло переходит вниз, я не знал, как она встретит мою ласку, но что-то более сильное, чем боязнь быть отвергнутым, заставило меня двинуть ладонь дальше, и я ощутил ее бедра, одно мизинцем, другое большим пальцем, а три моих счастливчика - указательный, средний и безымянный легли на небольшой холмик. Несмотря на всю ее одежду, я его почти явственно ощутил, я стал нежно оглаживать свое чудное завоевание, левой рукой я все еще гладил ее грудь, она повернула ко мне лицо, и я жадно, как голодный ребенок хватает соску, так я впился в ее губы, а моей руке, там внизу, хотелось все большего и она, эта бесстыжая конечность, эта хамка, эта нахалка, эти хулиганистые пальцы стали тянуть кверху подол ее тонкого платья, оно было таким коротким, что хватило одного сжимающего движения ладони, и теперь все пять братцев, вздрагивая от восторга, от своей небывалой смелости легли на ее белые кружевные трусики. Удивила конструкция ее интимного изделия - прямо к трусикам были приделаны резинки для чулок. Теперь я целовал ее взасос, жадно, страстно, я не думал, что нас могут видеть с улицы, это не имело никакого значения, вопрос был в другом, можно или нет. И я раздвинул языком ее губы, я коснулся им ее зубов и по ее реакции, по тому, что она, выгибаясь, стала крепко вжиматься в меня спиной, я понял. Можно. Ладонь моя скользнула вверх, легла на ее голый живот, я погладил его, но уже через минуту мои пальцы жадно и дерзко нырнули под резинку ее трусиков, туда вниз. О, как тут жарко, я ощутил волосики ее лона, я гладил их, я почувствовал, что Наташа сжала ноги и не пускает дальше мою руку и тогда, отпустив на секунду ее губы, я нахально прошипел голосом змея-искусителя:
     - Раздвинь ноги.
     - Нет, - еле слышно прошептала она.
     И раздвинула.
     Раздвинула совсем немного, ровно настолько, насколько было нужно, чтобы один из моих героев, кажется, средний - вечный счастливчик, вначале коснулся ее нежнейшего местечка, ее потайной щелочки, видимо, его там ждали, тропка была так увлажнена, что он поскользнулся и упал. Упал прямо в пещерку, упал и забился в вечной судороге любви и в вечном поиске покоя. Наташа охнула, но я уже никак не мог отпустить ее. Моя торпеда уперлась ей в попку, я делал всем телом осторожные, бесстыдные движения. Пальцем я стал совершать то, что должен был бы делать своей торпедой, своим дружком, девушку вздрогнула и вдруг застонала в голос, я заглушил ее вопль поцелуем, она мычала и дрожала, а я почувствовал, что разряжаюсь, что вся моя любовь, вся моя страсть, вся моя похоть, весь мой блуд, вся моя нежность, все мои грезы, все мечты, все желания тугой струей вырвались на свободу. Наивная плоть, она сработала зря, сработала вхолостую, но так сладко, так хорошо, так славно, что я с трудом устоял на ногах. Мне кажется, что я зарычал, как мартовский кот.
     Потом я понял, что Наташа висит на мне.
     Что она часто дышит и не может восстановить дыхание.
     Что она всхлипывает и словно рыдает.
     В глазах ее были слезы, но она не плакала.
     Это было что-то другое.
     Мне этого никогда не забыть.
     
     Остальные рассказы Олега Болтогаева Вы можете найти здесь.